Бенедикт Сарнов - Скуки не было. Первая книга воспоминаний
Все это можно было назвать одним словом: смерть. И вот эта смерть, ни на шаг не отступавшая от меня все эти дни, наконец ушла, отступила.
Март 1997 — сентябрь 2003
Иллюстрации
Мой дед (отец мамы). Отчасти это из-за него, а не только из-за Феликса Дзержинского, поступая в 7-й класс, я назвал себя Феликсом.
— Разве я сторонник брака по расчету? — говорил отец. — Разве я против брака по любви? Но неужели нельзя было полюбить девушку с квартирой?
Я был домашним, комнатным мальчиком, но, как все мои сверстники, бредил оружием и играл в войну.
В детстве я стыдился профессии отца. Она казалась мне какой-то несерьезной, недостойной настоящего мужчины.
Вот таким он был, мой отец, когда выступал на эстраде вместе с Ильей Набатовым и знаменитым в то время одесским куплетистом Л.М. Зингерталем.
А это — сам Зингерталь. На обороте фотографии написано: «Хорошему товарищу Мише Сарнову для воспоминаний о совместной службе в Симферополе. Л. Зингерталь. 25.IX.1913».
Отец с группой композиторов (второй слева в верхнем ряду — Константин Листов, автор знаменитой «Тачанки»), продолжавших свое музыкальное образование по классу композиции под руководством профессора Н.А. Рославца (слева от отца, сидит).
Николай Андреевич Рославец в молодости сочинял музыку на стихи поэтов-футуристов, приятельствовал с Маяковским, который обессмертил его стихотворным экспромтом, обращенным к кому-то из коллег по футуристическому братству:
Сколько лет росла овца,
А не знает Рославца.
Эти фотографии очень волновали мое детское воображение. Офицер, да еще в погонах и с кокардой на фуражке, для нас, мальчишек 30-х годов, — это был «золотопогонник», белогвардеец, враг.
Отец (крайний слева) на фронте, со своими дружками офицерами, 1916 год.
Отец (в центре) со своей музыкантской командой.
Литературный институт. Слева — Ольга Кожухова и Люда Шлейман, стоит — наш директор, истинный, как он себя называл (в отличие от неистинного Горького), основоположник социалистического реализма Федор Васильевич Гладков. Рядом с ним — я, Володя Тендряков, Инна Гофф и Рита Агашина. За нашими спинами — Коля Войткевич, Саша Соколовский и Эдуард Иоффе.
Литературный институт. В первом ряду (вторая слева) — Лена Николаевская. Четвертый слева — Павел Григорьевич Антокольский, за ним Гриша Поженян и Игорь Кобзев. Во втором ряду первый слева — Владик Бахнов, третий — Наум Гребнев, пятый — Виктор Гончаров, за ним — Василий Семенович Сидорин. Крайний справа — Расул Гамзатов. В верхнем ряду (стоят) — Максим Калиновский, Женя Винокуров и Владимир Солоухин.
Литературный институт. В первом ряду слева, если память мне не изменяет, заведующий кафедрой марксизма-ленинизма Леонтьев и полковник Львов-Иванов. В центре — Леонид Иванович Тимофеев. Стоят — второй слева Саша Парфенов, третий — Владик Бахнов, за его спиной — Макс Бременер, рядом с ним Константин Александрович Федин. Справа от Федина — Яков Козловский, Наум Гребнев, Саша Соколовский, Владимир Германович Лидин, Юра Трифонов. Крайний справа — Лев Кривенко.
Владик Бахнов и Гриша Поженян.
Гриша Бакланов. Вот таким он был, когда мы познакомились. Только уже без погон.
Эмка Мандель (Коржавин).
Костя Левин.
Это обложка моей детской книжки — той самой, где обо мне было сказано, что литературную работу я начал как критик.
А этот рисунок — не из книги, а из журнала «Пионер». С ним для меня было связано новое, неведомое мне прежде переживание: впервые в моей жизни иллюстрации к написанному мною тексту были заказаны художнику (Г. Филипповскому).
Шурик Воронель.
«Пусть займется химией или физикой. Но ни в коем случае не историей, не философией и не литературой. Иначе он обязательно к нам вернется», — сказал полковник МГБ его маме.
Гена Файбусович (Борис Хазанов).
При обыске в его бумагах нашли переписанный им от руки 66-й сонет Шекспира и инкриминировали его арестованному как прямую антисоветчину.
Девочка, в которую я был влюблен.
«Я бедствовал.
У нас родился сын».
Появился на свет новый человек, которого надо было кормить, растить и все такое прочее.
С Фазилем Искандером.
Играю в шахматы с моим другом Борей Балтером.
Рисунок Б. Биргера.
1961 год. Шереметьевка. Дачный поселок «Литгазеты». Молодой Булат поет нам самые первые свои песни. Слева от Булата — я, справа от него — моя жена Слава. Справа внизу — первая, рано умершая жена Булата — Галя.
Когда я родился, мой дед (отец отца) объявил, что если полагающийся тысячелетний обряд надо мною не будет совершен, он ни меня, ни даже брак моего отца с моей мамой признавать не будет.
Мой отец был не только хорошим отцом, но и хорошим сыном. Каждое утро он отправлялся на почту, чтобы отослать отцу на Украину бандероль со свежим номером «Известий».
Это моя мама.
Окончив с серебряной медалью гимназию в своих родных Черкассах, она уехала — одна — из отцовского дома в Одессу и поступила в Новороссийский университет.
Могла ли она позволить, чтобы теперь, на десятом году революции, над ее только что родившимся сыном совершили мракобесный, кровавый средневековый обряд?
Он произнес только одно слово: — Пипка.
Сейчас нашему Мишке двадцать лет.
Вот с такого, наверно, возраста я стал приставать к матери со своим постоянным нытьем: «Мама, читай!»
Раиса Давыдовна и Адольф Александрович Кусевицкие.
(Слева — их рано умершая дочь Софья, ее я знал только по этой фотографии.)
Мой двоюродный брат Владимир (Вовка). В 1939 году он поступил в Ленинградское военно-инженерное училище, которое окончил в 41-м (прямо к войне) — лейтенантом. Так до конца войны он лейтенантом и остался.
А это — первый послевоенный год, 1946-й. Тут он уже без ноги, на костылях. Но — с неизменной улыбкой. Только таким я его и помню: смеющимся или улыбающимся.
У Лидии Корнеевны Чуковской в Переделкине.
Лидия Корнеевна Чуковская, Вера Васильевна Смирнова и «Ванечка» Халтурин.
Иван Игнатьевич Халтурин. Я знал его уже таким.
Вера Васильевна Смирнова. Вот такой она была, когда написала мне свое письмо о Гайдаре.
В Париже у Синявских.
Слева — Андрей, в обнимку со мной его жена Мария, рядом — Владимир Новиков и Михаил Яснов.
Юлик Даниэль. Рисунок Ларисы Богораз.
Выступаю на вечере, посвященном 25-й годовщине процесса над Синявским и Даниэлем. За столом сидят: Булат Окуджава, Борис Биргер, Юлий Ким, Юрий Карякин.
Вот так я, наверно, выглядел, когда меня спросили, почему я похож на Киссенджера.
А тут я похож, скорее, на Мейерхольда. Но это уже — вина моего друга Володи Войновича, изобразившего меня вдвоем с Манделем (Коржавиным), который, как мне кажется, на этом рисунке все-таки больше похож на себя, чем я.
А вот так однажды увидел и изобразил меня другой мой друг — Борис Биргер. Я, конечно, не в восторге, но — молчу. Не смею посягать на свободу художественного творчества.
С соавторами — Лазарем Лазаревым и Станиславом Рассадиным. Что-то сочиняем. Возможно, ту самую пародию на Наровчатова, которая вызвала у поэта, выбившегося в начальство, так поразившую нас реакцию.
С Васей Аксеновым в Самаре. Там проходила научная конференция по проблемам эмигрантской литературы. Принимали нас по высшему разряду. Организовали даже прогулку по Волге на маленьком теплоходике.
Виктор Платонович (Вика, как все его называли) Некрасов перед отъездом в эмиграцию. Справа от него — я и Виктор Фогельсон. За моей спиной — моя жена Слава. Стоят: Владимир Корнилов и Лариса Беспалова.
