Александр Етоев - Книга о Прашкевиче, или От Изысканного жирафа до Белого мамонта
Я назвал страницами выше «Теорию прогресса» новым «Воспитанием чувств».
Не только знания делают из прямоходящей особи человека, не только то, что наработано руками и серым веществом мозга. Голова профессора Доуэля, конечно, ценное приобретение для человечества. И мышцы римского атлета также в жизни дело немаловажное. Но есть такое отживающее понятие как сила сердца, или правда души. Душа же это существо деликатное, она не лезет без очереди к окошку, где продают билеты в Страну счастливых. Она тихонечко жмется к сердцу и помогает утишить боль.
Сердце наше ведает чувствами, душа лечит его и не дает ему остынуть и превратиться в лед.
Ленька Осянин, герой романа, все время приглядывается к себе. Почему, не может понять Осянин, все как все, у всех все нормально, а за что ни возьмется он, окружающие считают дуростью. А что ни скажет, считают глупостью. Сочинение стихов, увлечение астробиологией, писание астрономического романа… Кроме Саньки… Санька так не считает, но Санька — друг…
Он, Осянин, понимает, конечно, что «настоящая жизнь течет только в коллективе, и каждый обязан знать столько, чтобы при случае заменить любого другого члена коллектива». И что «настоящие знающие люди должны иметь один калибр, иначе вылетишь в отходы, в отвал, и коллектив не сможет тебя правильно использовать». И что, если ты выделяешься, «как тот гвоздь, чья шляпка торчит над досками общего корабля, тот гвоздь, за который все запинаются», то рано или поздно ты будешь «смят подкованными рабочими сапогами», потому что «гвозди, вогнанные по шляпку, не дают кораблю развалиться в бурю», а тот гвоздь, который торчит отдельно, «ничего не держит, он только мешает всем».
И вообще, теория прогресса, которую вывел Санька, вытащит Осянина за уши из болота и сделает человеком правильным. Тут, конечно, надо тренироваться, например, тренировать вежливость.
«В большом городе с этим проще. Там вошел в трамвай и сразу уступил место ветхому человеку. Или слепого затащил на подножку. К чему ему ждать следующего трамвая? Где надо, спрыгнет».
И терпение. Как тренировал его маленький Иоганн Вольфганг Гёте, о чем Ленька прочитал в одной книжке. В этой книжке говорилось, что Гёте «с детства рос нервным. Пробежит рядом мышь — в обморок, заржет лошадь — описался. Врачи отказывались лечить будущего поэта, дескать, такая у него слабая конституция, пусть сам в руки себя возьмет. Тогда маленький Иоганн стал по утрам бегать на солдатский плац. Босиком или в кирзачах. Грохочут барабаны, ржут лошади, вопят трубы, а маленький Иоганн писается, но терпит».
С тренировкой души иначе. Душе на любую теорию начхать, она привыкла без теорий, интуитивно. Вообще душевный механизм штука темная. Откуда знать провинциальному школьнику, почему он сходит с ума от «непонятной, пронизывающей его боли», когда видит молодую геграфичку, свою учительницу Раису Владимировну, идущую по осенним лужам.
«Я тогда ведь еще не знал, что это нарастает душа. В пятнадцать лет мы уже обросли мышцами, а вот душа нарастает постепенно».
Это взгляд Осянина помудревшего. Подростку Леньке, чтобы это осмыслить, надо было еще поднакопить опыта. Но Ленька справился, выжил, выдержал и стал Прашкевичем, писателем и поэтом.
В точности как предсказала записка.
Образ школьной учительницы географии в романе, Раисы Владимировны Поцелуевой, или Реформаторши, как ее прозвали ученики (образ вполне реальный, см. соответствующее место в «Беседе первой»), в разных книгах Прашкевича имеет разные ипостаси.
Например, в детской повести «Трое из Тайги» это учительница Людмила Даниловна. Кольке Зырянову, школьнику-непоседе, мечтающему о путешествиях по земле и в космосе, роющемуся в почве в поисках окаменевших костей и прочитавшему в свои десять с хвостиком немало мудреных книг, именно она рассказывает о тафономии, науке, помогающей объяснить причины пропусков в геологической летописи Земли, и об Иване Антоновиче Ефремове, ее основателе.
Учитель это тоже наставник. Конечно, если учитель умный и не сравнивает ученика с гвоздем, за который запинаются окружающие.
Теперь прочтите следующее место из повести «Трое из Тайги»:
«Это только говорят, думал я, что человек всегда остается таким, какой он есть. На самом деле люди меняются, а иногда очень даже быстро, например, за одну ночь!
Изменяется и мир. Иногда так же быстро.
Конечно, этот изменившийся мир внешне всегда остается как бы тем же самым. Но это только внешне, на первый взгляд. В этом изменившемся мире остаются те же самые люди, но все равно — и сам мир, сами эти люди уже не такие, как прежде. И никогда такими, как прежде, уже не станут…
Никогда!»
Узнаёте?
Ну, конечно.
Это же теория прогресса Саньки Будько.
Вот откуда тянутся ее ноги.
Иван Антонович Ефремов, упомянутый несколькими абзацами выше, для писателя Прашкевича имя важное. О нем он говорит постоянно, часто упоминает в книгах, цитирует переписку с ним. В тех же «Троих из Тайги» молодой герой покупает коричневую книжку с парусником на обложке. «Путешествие Баурджеда». И несущественно, что «Путешествие Баурджеда», реально вышедшее в 1953 году, в повести у Прашкевича выходит на десяток лет позже, уже после полета Гагарина, — таким временны́м смещением автор подчеркивает значение имени Ефремова для него.
Комментируя в 1989 году опубликованные им письма Ефремова, Прашкевич пишет:
«Путешествие египтянина Баурджеда поразило меня. И если бы только меня… Мои друзья (Виктор Татаринов, ныне доктор технических наук, профессор, и Юрий Ульихин, человек, безусловно талантливый, но, к великому сожалению, рано погибший) столь же жадно прочли книгу, и с этих пор мы начали активный поиск книг прежде нам не известного писателя — Ивана Ефремова. Перечитайте «Голец Подлунный», или «Озеро горных духов», или «Алмазную трубу», или «Тень минувшего», эту крошечную повесть, в которой сконцентрировано поразительное чувство необычайного… Оказалось, за тайнами совсем необязательно стремиться в Индию или Африку… эти великие тайны всегда рядом с нами. Пораженный, покоренный прочитанным, узнав, что, ко всему прочему, Ефремов еще и один из ведущих палеонтологов страны, а мы к тому времени весьма увлеклись этой наукой, я без всякой робости отправил на имя писателя большое письмо» (Сб. «Помочь можно живым». М.: Молодая гвардия, 1989).
Если говорить без лукавства, писатель Иван Ефремов как художник был примерно на троечку. Да, бывали прорывы, и в рассказах, и в «Путешествии Баурджеда», и в романе «На краю Ойкумены» есть очень красочные места. Но эта красочность, связанная с экзотикой, то и дело переходит в красивость, особенно в позднейших романах, начиная с «Туманности Андромеды». Чего стоит хотя бы фраза: «Я отдалась ему на трижды вспаханном поле» («Таис Афинская»).
