Иван Майский - Перед бурей
ды компании Курбатова оранжевого цвета, что корнилов¬
ский «Добрыня» — с а м ы й сильный, а курбатовская «Фор
туна» — самый быстрый пароход на Иртыше. Я знал, ког
да и где было построено любое судно, во сколько лоша
диных сил у него машина, какова быстрота его хода, кто
его капитан, сердитый он или добрый, позволяет мальчиш
кам подыматься на борт во время стоянки или, наоборот,
гоняет их оттуда в шею. Я слушал рассказы лоцманов и
матросов об их работе и приключениях, о дальних городах
и местах, которые они посещали, о зелено-кристальных во
дах Томи, об отмелях и перекатах Туры, о широких плесах
Нижнего Иртыша, о величавой мощи и неизмеримой шири
Оби, о трехмесячном дне и трехмесячной ночи заполярных
районов. И постепенно в моем сознании складывалось пред
ставление о безграничных просторах Сибири, о несравнен
ной грандиозности ее природы, о ее реках, текущих на
тысячи километров, о ее дремучих лесах, тянущихся сот
ни верст без перерыва, об ее холодных тундрах, покрываю
щих территории, превосходящие площади больших госу
дарств. Я как-то стихийно понял, почувствовал, всосал в
свое существо с и б и р с к и е м а с ш т а б ы , п о сравнению
с которыми все масштабы не только в Европе, но даже и
в европейской части нашей страны кажутся маленькими,
почти карманными. Особенно сильное впечатление на мое
воображение производили рассказы об Оби. Обь рисовалась
мне чем-то необъятным, могучим, дико-суровым и прекрас
ным, и должен сознаться, что я отнюдь не был разочаро
ван, когда несколько позднее судьба забросила меня на
берега этой гигантской реки. Я был настоящим поклон
ником и патриотом Оби и в переписке с Пичужкой горячо
доказывал, что Обь — вот это река так река, Волга же
по сравнению с ней «яйца выеденного не стоит».
46
Часы, проведенные в омском «порту», имели для меня
еще то немалое значение, что они разбудили во мне тягу
к путешествиям и любовь к географии, которые я потом
сохранил на всю жизнь. Эти чувства дополнительно пита
лись и стимулировались чтением. Отец выписывал для
меня известный в то время детский журнал «Природа и
люди», который я читал взасос. Мать нередко читала нам
вслух отрывки из знаменитой книги Брема «Жизнь живот
ных». Помню еще, что у меня была красиво переплетен
ная толстая книга «Жизнь моря», в которой я часами рас
сматривал превосходно сделанные в красках рисунки мор
ских рыб, растений, животных.
Не забывались, конечно, и игры. Одно время я очень
увлекался игрой в бабки, сам делал «налитки» 1
но «цыганил», обмениваясь бабками и налитками с маль
чишками нашей улицы. Потом я охладел к бабкам, но за
то с большой страстью стал играть в «воры» и «разбойни
и безбож
ки». Вместе с несколькими такими же шалопаями, как я,
я делал набеги на соседние бахчи и огороды, стараясь пе
решибить всех смелостью, удалью, нахальством. Дома у
меня было сколько угодно овощей, дынь и арбузов, но они
совсем не привлекали меня. То ли дело было тайком про
красться в огород, ловко надуть хозяина, с нарушением
«закона» выдрать морковку, сорвать огурец, подцепить
ветку сладкого горошка! Такой «краденый» плод казался
нам, мальчишкам, в десять раз вкуснее «законного», полу
чаемого дома за столом. Однажды я чуть не поплатился
жизнью из-за этой занимательной игры. Поздней осенью,
уже во время заморозков, наша «банда» как-то совершила
налет на бахчу и покушала кисловатых, мерзлых арбузов.
Ночью у меня обнаружилось острое желудочное заболева
ние: температура поднялась до сорока градусов, и от не
вероятных болей в животе я почти терял сознание. Пе
репуганная мать не знала, что делать. Отец, как назло,
был в командировке. Мать подняла с постели одного
знакомого врача, и вдвоем они кое-как отходили меня
к утру.
После этого случая у меня пропал интерес к игре в
«воры», и наша «банда» постепенно перешла к игре в «раз
бойники». Любимым местом нашим для этой игры был
широкий холмистый луг, с рытвинами и небольшими купа-
1
То есть для придания большей ударной силы бабке, которой раз
бивают «кон», наливал в нее расплавленный свинец.
47
ми деревьев, примыкавший к окраине города, где тогда
жила моя семья. Луг пересекала большая проезжая доро
га,—обычная сибирская дорога, летом пыльная, осенью и
весной грязная, зимой засыпанная снегом, но эта дорога
являлась для нас, мальчишек, предметом особого внима
ния и какого-то особого, полусознательного респекта. Все
происходило оттого, что дорога, около которой мы игра
ли, являлась частью того казавшегося бесконечным Мос
ковского тракта, который, прорезывая всю Европейскую
Россию и Сибирь, бежал от Москвы до Владивостока. По
Московскому тракту шли обозы с товарами, маршировали
колонны солдат, мчались тройки с важными чиновниками
и офицерами, двигались, звеня кандалами, партии арестан
тов под конвоем. Самое название Московский тракт вызы
вало в нашем детском сознании представление о чем-то
важно-таинственном, огромно-могущественном, непонятно-
прекрасном, о чем-то таком, на что, если посмотреть, так
шапка с головы свалится. Мы, конечно, не понимали тогда
значения слова «государство», но каким-то неясным ин
стинктом, каким-то подсознательным чутьем мы подходили
к смутному восприятию этой сложной концепции, и Мос
ковский тракт как-то своеобразно становился в наших гла
зах ее символом и олицетворением. Много лет спустя я
узнал, что, когда древний Рим завоевывал какую-либо
страну или провинцию, первое, что он всегда при этом де
лал, была постройка хорошей дороги — знаменитой «рим
ской дороги», прочно соединявшей новое владение с сто
лицей государства. Такая дорога сразу служила двум це
лям: для Рима она открывала возможность в случае надоб
ности быстро перебрасывать по ней свои легионы, для по
коренных народов она становилась воплощением единства
империи, к которой они теперь принадлежали. Мы, маль
чишки, ничего не знали о римской истории, но в наших
ощущениях, вызываемых Московским трактом, было что-
