Лев Шаховской - С театра войны 1877–1878. Два похода на Балканы
Капитан Сахаров нашелся помочь горю; он приказал устроить носилки из полотна палаток, древесной коры и сучьев и нести в этих носилках раненых туркам, взятым в плен под Джуранлы. Такое распоряжение не понравилось было раненым:
– Пешком куда лучше дойдем, – протестовали они. – Турок ведь нехристь, сбросит на камни. Разрешите пешком дойти, ваше благородие, – умоляли они Сахарова, но Сахаров был неумолим, и раненые кончили тем, что двинулись в гору на руках турок.
За ранеными стала подниматься в гору артиллерия. Но тут же с первым орудием, двинувшимся по крутой и каменистой тропе, стало ясно, что подъем отряда в гору будет крайне медленный. Лошади отказывались везти орудия на крутизну; измученные и полуголодные солдаты, взявшиеся за колеса вместо лошадей, только кричали и суетились у орудий и не в силах были внести на себе вверх огромные тяжести. Офицеры торопили и понукали солдат на горе, бранились, перекрикивали солдат, но все это мало помогало делу. Гурко меж тем сидел молчаливый, недовольный, на пригорке, с биноклем в руках и со взором, устремленным в широко развернувшуюся перед ним даль равнины Марицы. Ески-Загры, скрытой за ближайшими холмами, не было видно нам, но в этой дали ежеминутно могли показаться темные полчища Сулеймана. Ему легко было бы отделить часть своих огромных сил, чтобы зайти нам в тыл по окрестным горам и отрезать нам путь отступления, другой же частью атаковать нас с фронта. Тогда мы были бы окружены со всех сторон, заперты как в клетке, и без снарядов и патронов должны были полечь все на месте. Возле Гурко сидели на земле черногорский воевода Станко Радонич, полковник Нагловский и майор Лигниц. Радонич не переставал уверять окружающих, что Сулейман-паша, с которым он имел дело в Черногории, энергичный и предприимчивый полководец, его войско привыкло в Черногории к тяжелым горным переходам, и что следует поэтому ожидать сюда Сулеймана с минуты на минуту. Майор Лигниц стоял возле Гурко, не отводя бинокля от глаз. Он внимательно следил за столбами пыли, поднимавшимися вдалеке, и заключал по ним о движении колонн Сулеймана. Солнце невыносимо пекло и палило, тени поблизости не было. В природе царил от солнечных лучей блестяще-желтоватый оттенок.
Движение отряда в гору в особенности затрудняли два громоздких орудия, отбитые нами у турок под Ени-Загрой. Эти орудия были первыми направлены в гору и задерживали движение остальной артиллерии. Гурко приказал сбросить их в пропасть. Приказание было исполнено в точности, но солдаты неохотно расставались с трофеями битвы под Ени-Загрой.
– На что кидать-то, – говорили они, – дотащили б на руках, полегоньку…
* * *Перевал отряда через Малые Балканы в долину Тунджи был крайне тяжелый. Необходимость заставила выбрать ближайшую дорогу, чтобы возможно скорее уйти от армии Сулеймана и занять выгодные позиции на высотах Больших Балкан. Но зато эта ближайшая дорога оказалась на деле не дорогой, а совершенным бездорожьем. Еле заметная тропа близ селения Далбока вела на высокую и крутую гору, на которую взбирался отряд в течение целого дня 20 июля, начав подъем с 5 часов утра и окончив его к 8 часам подъема. Спуск с гор в долину Тунджи был не лучше подъема. Тут дорога проходила по ложу горных потоков, прорывших себе путь между каменистыми глыбами, поросшими мхом и кустами. Этот путь, сдавленный с двух сторон скалами, был местами до того тесен и узок, что телеги и артиллерия еле-еле умещались на нем, кроме того, он весь был завален крупными каменьями, от которых жестоко страдали наши раненые. Раненых везли в телегах под шатром сплетенных над телегами древесных сучьев. Телеги были длинные, неуклюжие. Поминутно их огромные колеса взбирались на большие камни и с одних камней срывались на другие. Раздирающий душу вопль раздавался при каждом толчке телеги, и стон раненых не умолкал ни на минуту на всем протяжении спуска. Раненые страдали невыносимо. Целый день им приходилось тащиться по этой адской дороге, так как движение с горы вниз совершалось с той же медленностью, что и подъем накануне. Телеги то и дело застревали между камней или же не могли двигаться дальше вследствие тесноты пути. Надо было расширять дорогу и разрабатывать ее кирками и лопатами, что постоянно задерживало движение отряда. Ко всему этому присоединялась еще палящая жара: жгучим огнем дышали вокруг раскаленные скалы. Напрасно солдаты нежно заботились о раненых, поддерживали телеги на руках, делились с ранеными последними каплями воды в манерках – до десяти человек раненых не вынесли этой дороги и умерли на пути.
Гурко следовал весь день в хвосте отряда и только к вечеру стал обгонять колонны, рассчитывая остановиться на ночлег в тот день в долине Тунджи. Она развернулась перед нами снова – эта роскошная долина, при последних лучах солнца, спрятавшегося за грандиозные цепи Больших Балкан. Ее журчащие ручьи, богатства зелени и деревьев, усыпанных сочными плодами, нежное синеватое освещение приветствовали нас, измученных палящим зноем, воплями и стонами раненых. Как будто эта чудная долина манила нас к себе на покой и на отдых! Авангард отряда уже спустился в долину. Мы обогнали его. Солдаты шли в ногу, бодро, распевая песни. Знакомая им долина, видимо, вливала и в них свежие силы. Так недавно еще они победоносно проходили по ней от Хаинкиой до Казанлыка, от Казанлыка на Шипку… Они шли теперь, хором распевая песню, не знаю, когда и кем сочиненную, очевидно, для болгарской дружины. Напев ее был заунывный, слова ее были грустные, хотя солдаты переводили ее поминутно на веселый лад:
…А вот Тунджи-долина,
Где кровь лилась рекой,
Где храбрая дружина
Дралась за край родной.
Но горные вершины
Я вас увижу ль вновь,
Балканские долины —
Кладбище удальцов…
Мы остановились близ селения Балабанли, у ручья, под сенью огромных деревьев. Здесь и расположились на ночлег. Взошла луна над долиной. Долго не спалось никому. Что-то невыразимо волшебное, нежное царило в эту ночь в чарующей «долине роз».
Следующий день 22 июля был весь посвящен осмотру окрестных гор и холмов для занятия на них оборонительных позиций. Целый день мы следовали за Гурко и Нагловским, взбиравшимися с одной высоты на другую, оглядывавшими и определявшими местность. Там следовало поставить роту, здесь батальон, в третьем месте расположить батарею, в четвертом построить редут, в пятом образовать ряд траншей и т. д. Мы находились у выхода Хаинкиойского ущелья Балкан в долину Тунджи и должны были у этого выхода занять оборонительное положение. Распределив, где кому стать и где как окопаться, Гурко вечером того же дня переехал к селению Хаинкиой, где и расположился со своим штабом и свитой. Это селение лежало в лощине, образованной последними отрогами Балкан, сбегавшими в долину Тунджи. Лощина вся поросла большими, густолиственными деревьями, между которыми, шумя, протекал прозрачный горный ручей. В жаркий день было тенисто и прохладно. На одной из сторон ручья лежало селение Хаинкиой, но Гурко поместился на другой стороне ручья, строго запретив никому не помещаться в деревне и даже не входить в нее во избежание поборов с жителей и грабежей солдат. Селение было оцеплено кругом солдатами, и никто из военных не смел переступить за эту цепь. Нечего говорить, до чего были благодарны Гурко жители-болгары за подобное распоряжение.
