Лев Шаховской - С театра войны 1877–1878. Два похода на Балканы
Длинные тени вытянулись по равнине Марицы от холмов и деревьев. То и дело подъезжали казаки с донесениями к Гурко: они гласили, что у стен города идет усиленная работа, партии болгар выведены будто бы из города и под присмотром и понуканием турок роют укрепления вокруг Ески-Загры. Минута за минутой проходила в тревожном ожидании; вот и Елецкий и Севский полки показались наконец в отдалении и стали подтягиваться медленно к шоссе. Темнело быстро. Окружающие предметы бледнели и тонули в смутном освещении вечера. Гурко, видимо, ожидал наступления совершенной темноты. Она не замедлила наступить. Тогда, приказав одному батальону стрелков, гусарскому полку и батарее Ореуса оставаться на прежних позициях, Гурко велел остальному отряду двигаться под покровом темноты к селению Далбока, расположенному у подошвы Малых Балкан, верстах в шести—семи вправо от шоссе. Затем, потребовав себе лошадь, Гурко поехал впереди частей в ту же сторону в сопровождении свиты и конвоя. Ночь была темная, черная. Мы вскоре перестали различать дорогу, по которой ехали, и окружающие предметы. Что-то зловещее, мрачное лежало в этой черной темноте. Ноги лошадей поминутно оступались в канавки, проходившие по сторонам дороги; нависшие над дорогой кусты задевали нас своими хлесткими ветвями. Ески-Загра горела. Широкое красное зарево расстилалось на небе, и до чуткого уха доносился словно неясный гул со стороны пожара. Казаки, приезжавшие от времени до времени к Гурко, рассказывали между прочим, что им удалось в темноте пробраться близко к Ески-Загре, что там по-прежнему при свете факелов болгары роют укрепления вокруг города, но что самый город отдан во власть черкесов и башибузуков, из города слышатся будто бы крики, стоны и вопли о помощи. Невольно ночное воображение усиливалось нарисовать картину того, что делалось в эту минуту в Ески-Загре: быть может, женщины, влекомые в эту минуту по улицам, дети, разрезываемые на куски, в госпитале наше раненые, изуродованные и замученные живыми, среди пламени пожара, кровавый пир рассвирепевших дикарей!..
Проехав около двух часов, мы наткнулись наконец в темноте на какие-то заборы и слезли с лошадей. Гурко приказал не разводить костров до тех пор, пока не подойдет пехота, и пришлось поэтому расположиться в темноте ощупью и где попало. Кто-то отыскал невдалеке стог снопов, и мы, привязав своих лошадей к колючему плетню, отправились за снопами для корма лошадям и устройства себе постелей. Часа через два подошли солдаты, и вскоре несколько костров ярким блеском прорезали ночную темноту. Их пламя осветило нашу стоянку – это было небольшое пространство между заборами, на котором тесно скучились люди и лошади. Ни повернуться, ни расположиться как следует не было места; спать приходилось между лошадьми. Но спать хотелось невыносимо, к чрезмерной усталости присоединился также и голод. Два дня как наши вьюки были отправлены по распоряжению Гурко в Хаинкиой, и мы кряду два дня питались одними турецкими галетами да сливами, подобранными с деревьев на дороге. Здесь же ни галет, ни слив с собой не было, и целый день мы ничего не ели. Делать было нечего, надо было удовлетвориться тем, что находилось в нашем распоряжении, то есть сном. Гурко спал уже у своего костра, завернувшись в свою мохнатую бурку. Нагловский, лежа на животе, писал при свете костра карандашом на лоскутке бумаги донесение в Главную квартиру. Я, набросав соломы у плетня, бросился в нее и в секунду стал забываться. Сквозь сон я почувствовал, что кто-то треплет меня за плечо, я с трудом открыл глаза и увидал нагнувшегося ко мне нашего милого майора Лигница.
– Хотите чаю, – говорил майор, – пойдемте ко мне; у меня есть немного чаю.
– Чаю, с восторгом! – проговорил я, вскакивая с соломы.
У костра собралось человек пять приглашенных Лигницем на чашку чаю. Чай оказался в действительности, но не было ни сахару, ни посуды, ни ложек, ничего.
– Как же вы хотите напоить нас? – обратились мы к Лигницу, поглядывая с чувствами Тантала на воду, кипятившуюся в полуразбитом горшке.
Лигниц, не пускаясь в объяснения, подал нам несколько соломинок и пригласил всех лечь на животы. Горшок был поставлен между нами, и мы принялись тянуть в себя чудную освежающую струю.
– Но только уговор, господа, – острил князь В., – кто пустит пузырь, тот от горшка долой!
После горячего чаю заснуть было наслаждение, и мы поспешили улечься на свои соломенные постели и вступить в область сновидений с какими-то смутными обрывками впечатлений в голове. Но спать было неудобно. Лошади, привязанные к забору, то и дело, что фыркали над самым ухом, вытаскивали солому из-под головы, толкали ногами. Князь В., устроивший себе постель с комфортом из кучи снопов, высоко положенных друг на друга, проснулся на другой день с головой, лежащей на земле, и ногами, поднятыми кверху – за ночь лошади повытаскивали все снопы из-под его головы.
С рассветом следующего дня 20 июля мы были уже на ногах. Ночь прошла благополучно, если не считать нескольких выстрелов, прозвучавших около полуночи в горах и заставивших на минуту предполагать о ночном нападении Сулеймана или же черкесов, рыскавших везде по сторонам большими партиями. Я не слыхал этих выстрелов, я спал как убитый, и мне рассказывали только на другой день о происшедшей ночью минутной тревоге. Но пробуждение наше было невеселое. Мысль, что Сулейман-паша сейчас нагрянет сюда из Ески-Загры, возникла в душе с первыми полосками света, блеснувшими на горизонте. И в самом деле, вчера он не решился атаковать нас, быть может, обманутый насчет наших сил, но сегодня через лазутчиков он легко мог узнать о нашем действительном положении и поспешить исправить вчерашнюю свою ошибку. Гурко проснулся раньше всех. Он отдал приказание отряду немедленно подниматься в гору, у подошвы которой мы провели ночь. Гора эта была высокая, крутая и каменистая, по ней проходила вверх неразработанная тропа, извивавшаяся по краю обрыва; правее тропы на склоне горы раскинулось большое и красивое селение Далбока, покинутое жителями. Движение отряда в гору началось до восхода солнца. Задвигались в горы солдаты, заскрипели телеги, арбы, скучилась артиллерия, ожидая своей очереди втягиваться в гору. Прежде всего озаботились о раненых, которых было много после дела под Джуранлы, и их следовало раньше других переправить в безопасное место. Все телеги, какие только были в отряде, какие нашлись в Далбоке, были отданы под раненых, но телег этих оказалось недостаточно. В них поместились тяжелораненые, раненые же легко в руки и ноги и способные еще двигаться отправились пешком в гору. Они тащились, прихрамывая, поминутно присаживаясь на землю или на лафеты орудий, возмущая душу своим страдальческим видом.
