Голиб Саидов - Чётки
Одно время, то же самое наблюдалось и в Средней Азии, в частности в Бухаре. Кого ни спросишь, – выясняется, что его прапрадед был «кози-калон» (Верховный судья) в Бухарском Эмирате. Хорошо, что ещё хватало совести и разума не посягнуть на должность Кушбеги (Министр) и на самого эмира.
Возвращаясь в русло нашего разговора, могу лишь отметить, что мои предки являлись самыми обыкновенными бухарцами, со всеми присущими – как и всем людям – недостатками и достоинствами. К числу последних, коими обладал мой прадед Саид, следует отнести: образованность и исключительная начитанность, доброжелательность и гостеприимство, что, впрочем, являлось отличительной чертой подавляющего населения некогда прославленной Бухары. Не случайно одним из распространённых эпитетов этого города служит эпитет «Бухоро-и-Шариф», то есть «Благородная Бухара».
Вообще, как мне удалось выяснить из доступных источников, прадед мой являлся уникальной личностью, поскольку был одарён множеством талантов. Среди них, в первую очередь, следует отметить его познания в области медицины: он был неплохим лекарем (табиб) и у него дома хранились древние книги по медицине (которые после его ареста будут изъяты работниками НКВД). По воспоминаниям моей тёти-Робии, в зимнюю пору, во время стирки, прадед, из каких-то, одному ему ведомых, снадобий, скатывал маленькие тёмные кружочки, похожие на тесто и давал их принять своим невесткам с тем, чтобы они во время стирки (а стирка, в любое время года, происходила во дворе дома) не простудились.
Помимо медицины, прадед Саид неплохо разбирался в музыке и литературе, был неплохим шахматистом. Одним из его постоянных друзей являлся известный в интеллигентской среде города Мукомил-махсум, который (по одной из версий) приходился родным дядей со стороны матери (тагои) небезызвестному по историческим учебникам Файзулле Ходжаеву.
По описаниям очевидцев, когда Мукомил-махсум и его жена, которую звали Мусабийя, приходили в гости к прадеду, в доме всегда царила возбуждённо-торжественная атмосфера. Со стены снимался тар (музыкальный струнный инструмент), на котором, кстати, прадед весьма недурно играл, и вся атмосфера внутреннего дома («даруни хавли») наполнялась мелодиями и песнями шашмакома. Затем декламировали по очереди стихи Хафиза, Руми и Саъди. Иногда играли в шахматы. Одним словом, умели наши предки с чувством, толком и с пользой проводить свой досуг.
Абдулло
Дедушка – Абдулло, кон.50-х гг. ХХ в. Фото из семейного архива автора.
Как это ни странно, но о дедушке своём я знаю меньше, чем о прадеде. И это несмотря на то, что я его хорошо помню, ведь когда его не стало, мне было почти десять лет. Особенно запомнилась его щетина, шершавая и неприятно колючая, чего не скажешь о самом дедушке: это был чрезвычайно беззлобный добродушный человек, с лица которого почти никогда не сходила улыбка. И когда, бывало, он смеялся, то смех у него выходил тихий, почти беззвучный, как бы про себя, и только часто-часто подёргивающиеся плечи и едва колыхавшийся живот выдавали его в тот момент.
Казалось, ему абсолютно ни до чего нет дела, словно, он случайно попал в этот мир, и удивляется тому, как копошатся вокруг него люди, озабоченные и с серьёзным видом обсуждающие свои ежедневные бытовые проблемы, о которых совершенно не стоит говорить. Даже, после смерти прадеда, когда окружающие указывали на то, что нужно оформить документы дома на себя, он смеялся и говорил: «А кому это надо? Здесь и так меня каждый знает». И был прав, поскольку «слава» за ним действительно закрепилась особая, как за чудаковатой и несколько странноватой личностью.
К примеру, он мог, обильно накрасив сурьмой глаза, сесть на суфу рядом с домом и «строить» глазки проходившим мимо ошарашенным женщинам, которые не знали – как на это реагировать. Или же, сидя спокойно и неподвижно продолжительное время, он «вдруг» резко вскакивал с возгласом: «Ё Рабби!» (О Господи!). Происходило это всегда именно в тот момент, когда мимо проходила ничего не подозревавшая молодая женщина (ну что можно было ожидать от смиренно греющегося на солнце старика?). Реакции дедушкиных «жертв» были самыми разными, но все они обходились без вызова «скорой помощи». Домашние обсуждения его поступков постоянно сопровождались всплеском негодования и осуждения со стороны бабушки и с не меньшим взрывом хохота, со стороны остальных домочадцев. Сам же виновник, молча сидел, низко потупив голову, с чувством вины и казалось, каялся и плакал. И только присмотревшись поближе, можно было заметить слегка вздрагивавший как холодец живот и глаза, полные слез. Но, судя по озорным огонькам в глазах, можно было с уверенностью заключить, что то, были не слезы раскаяния.
Впрочем, и до настоящих слез его тоже можно было довести легко. С этим успешно справлялся его сын (мой отец). Просто, как и у каждого нормального человека, у дедушки было своё слабое место. И этим слабым местом был… его родитель. Вернее, упоминание о нём. Но проходил этот номер только после нескольких стопок, выпитых вместе с сыном. Мой отец работал в редакции, которая, находилась недалеко от дедушкиного дома, и поэтому, обедать папа приходил к своему родителю. Тот заранее ждал своего единственного сына, приготовив плов и предварительно остудив водку в морозильнике. И вот, после двух-трёх стопок, отец, как бы случайно и незаметно сводил тему обсуждаемой беседы в «нужное русло», вспоминая, как бы вскользь, о том, «каким хорошим, трогательным и удивительно заботливым был у него дедушка» и т. д. и т. п. Родитель отца, в таких случаях, не заставлял себя долго ждать: слезы искреннего раскаяния, текли по щекам шестидесятипятилетнего старика, и их нельзя было остановить. При этом, дедушка сидел совершенно точно так же, как и давеча, когда его ругали, и точно также сотрясалось его тело, и точно также «ходил ходуном» его живот, но при всем этом разница была очевидна: перед вами сидел глубоко скорбящий по своему отцу человек, несчастный и чересчур глубоко осознающий свою вину перед родителем. Всем взрослым вокруг почему-то делалось смешно и весело. Отца это забавляло, и он смеялся со всеми. И только мы – маленькие внуки – разделяя дедушкино горе и желая хоть как-то помочь ему, умоляли нашего отца прекратить. В конце этого спектакля дедушка, незаметно для себя и окружающих, тоже переходил на смех, что делало финал весёлым и оптимистичным.
Удивительное дело! Но это же самое «оружие» потом так же исправно работало и против самого нашего родителя, когда дедушки не стало. Только на месте дедушки сидел мой отец, а «заправлял» всем ходом пьесы уже мой брат. Либретто же и фразы оставались прежними. Что значит – всесильная роль настоящей классики!
