Николай Карабчевский - Что глаза мои видели. Том 1. В детстве
Но мама не хотела слушать никаких оправданий, напрасно он силился целовать ей руки, желая успокоить ее.
Случай этот прошумел на весь город.
По инициативе мамы была открыта подписка между знакомыми, со сбором денег, «в пользу невинно пострадавшего».
Владимир Михайлович был очень смущен всей этой «историей», тем более, что к этому времени прибыл вновь назначенный военный губернатор Николаева и главный командир Черноморского флота, вице-адмирал, генерал-адъютант Богдан Александрович Глазенап, которого, заранее, прославили человеком гуманным и от которого ждали «новых порядков».
Новый правитель поспешил, однако, «замять эту неприятность», найдя в лице Владимира Михайловича ретивого и исполнительного полицеймейстера. Он даже стал, видимо, покровительствовать ему.
Вскоре Владимир Михайлович овдовел и ровно через год женился, во второй раз, на той высокой, смуглой, с большими, грустными глазами девушке, которую я раньше видел только издали и которая мне, еще ребенку, так полюбилась.
Ее замужеству предшествовало много домашних толков, которые заставляли меня задумываться и грустить по ней.
Кузины Люба и Леля, которым было известно решительно все, что творилось в городе, утверждали, что Лиза Пикина (это было имя моей будущей тети) давно влюблена в одного молодого красивого мичмана, такого же высокого роста, как она сама, но что отец ее, раньше богатый, разорившись на каких-то казенных подрядах, вымолил у нее согласие выйти замуж за полицеймейстера, который, как-то и в чем-то, мог бы помочь ему выйти из затруднительных обстоятельств и спасти всю многочисленную семью от полного разорения.
Эти сведения не только не умалили, в моих глазах, достоинств «новой тети Лизы», но, наоборот, усилили чувство глубокого волнения, которое овладевало мною каждый раз, когда я приближался к ней.
А эти случаи стали довольно часты, так как мама, поехавшая и на похороны первой жены Владимира Михайловича, не только примирилась с ним, но и согласилась быть его «посаженною матерью», когда он венчался во второй раз.
Новую тетю Лизу, которая очень ласково и внимательно отнеслась к трем малюткам Владимира Михайловича от первого брака, мама очень полюбила, часто у нее бывала и радушно принимала у себя.
Двое старших мальчиков, Василий и Платон, были чуть-чуть постарше меня и тетя Лиза часто звала меня и нередко сама увозила играть с ними.
Боже, как я бывал счастлив от каждого прикосновения к ней, к ее платью, перчаткам, меховому ее боа. Когда же она целовала меня, я весь загорался, у меня перехватывало дыхание.
Все окружающие замечали это, знали «про это» и Владимир Михайлович и добродушно поощрял: «ну, целуй, целуй свою тетю, я не ревную»! Но в душе я проклинал всех окружающих и самого себя в такие минуты за то, что не сумел укрыть от всех того, что было для меня так мучительно сладко. Только сама тетя Лиза, своим тихим, спокойным вмешательством всегда выручала меня, говоря: «моего милого мальчика оставьте в покое; мы старые друзья, я тоже очень люблю его».
В такие минуты я боготворил ее.
Глава десятая
Год, в который я пользовался наибольшей свободой, так как Марфа Мартемьяновна при нас больше не состояла, а гувернантка еще не приехала, я запомнил хорошо; с него и повел летосчисление.
Как сейчас помню первый рождественский сочельник, в который я впервые должен был ужинать у бабушки, со всеми «большими».
За стол не садились, ждали первой звезды, хотя все были в сборе. Это строго соблюдалось у бабушки.
Я выбежал на крыльцо, вслед за Иваном (Ванькой), едва накинув на плечи шубейку. Ему приказано было возвестить о появлении первой звезды на небе и я стал, с ним вместе, «искать звезды» на еще светлевшем небе.
Стояли тихие, чуть-чуть морозные, как бы подернутые легким туманом сумерки. Розоватое небо кое где уже начало густо сереть и, вдруг, разом потемнело и, в ту же секунду, появилась не одна звезда, которую мы искали, а вся масса звезд усеяла сплошь почерневшее небо.
Я опрометью бросился в комнаты возвестить о радостном событии.
Ужины сочельников проходили у бабушки всегда с особенною торжественностью. Все решительно родственники, даже самые дальше, бывали на лицо.
На этот раз я и сестра, Надежда Павловна и обе кузины — Леля и Люба, сидели за отдельным столом, но тут же в общей столовой, и все было видно и слышно.
Было светло, тепло и уютно.
Сколько подавалось разных блюд! Правда, все только постных, но превкусных. А на столах, в больших, искрящихся графинах, пенилось темное пиво и светлый мед. К праздникам эти напитки, изготовляемые в Кирьяковке, привозились в бочонках на воловьих подводах, вместе с ящиками, набитыми соломой, в которой были аккуратно уложены бутылки разных настоек и наливок.
Ни пива, ни вина мне не давали, но меда и вишневки дала мне попробовать Надежда Павловна.
Из числа блюд, подаваемых обязательно в сочельник, были традиционные левашники (род больших поджаренных вареников с вишневым вареньем внутри), взвар (из сушеных груш и чернослива) и рисовая кутья с изюмом и миндалем.
Когда за большим столом заговорили о том, что вот скоро и новый год, я поинтересовался узнать, который это будет год. Надежда Павловна и кузины разом сказали: «пятьдесят восьмой год от Рождества Христова». Я запомнил и, по началу, думал, что так оно и есть, что Христос был на земле совсем недавно; мама уже мне растолковала про то, что к этому надо еще прибавить целую тысячу и восемьсот лет. Это меня, почему-то, опечалило.
С тех пор, как я запомнил то, что твердо знали все взрослые, т. е. который сейчас год и сколько мне самому лет (мне минуло шесть), я вырос в собственных глазах и не считал себя больше маленьким.
Этому много способствовало и то, как на этот раз прошли для меня праздники. Раньше для нас делали только «кукольные елки», которые ставились на круглый стол и мы сами с кузинами их украшали, а Надежда Павловна приносила сластей.
В этом году дело обстояло иначе.
Елка была настоящая, большая и не у нас, а у бабушки, посреди большого зала.
Было много взрослых, а детей мало; мне сверстника совсем не нашлось.
Было не очень весело.
Мама поиграла на рояле, и все чинно ходили вокруг зажженной елки.
Зато я был вполне вознагражден полученным с елки подарком.
Когда я только вошел в зал, я сразу его заметил и тотчас же подумал: не мне ли?
Как раз, оказалось, мне.
Это была лошадь, совсем как настоящая, большая, вся в шерсти, с седлом, которое можно было, отстегнув подпругу, снимать и вновь надевать.
Раньше у меня было много игрушечных лошадей, и в упряжке, и под седлом, но все были гораздо меньше. Эту же я едва-едва мог двигать, а вставив ноги в стремена, на ней можно было «ехать галопом», т. е. качаться сколько угодно.
