Анна Масс - Писательские дачи. Рисунки по памяти
А Зиновий Гердт целый вечер рассказывает нам про Лондон, и ни слова о социальных контрастах!
Гердт уже известен как замечательный исполнитель роли конферансье в кукольном спектакле «Необыкновенный концерт». Настоящая его известность началась чуть позже, с французского фильма «Фанфан-тюльпан», который вышел у нас в 1955 году, и где Гердт всего лишь дублировал закадровый голос. Тембр и интонации этого голоса так «ложились» на фильм, что моментально запомнились и всех очаровали. Имя «Зиновий Гердт» сразу стало у всех на слуху. Еще не сыгравший в кино ни одной роли, Гердт стал популярен благодаря своему голосу.
…Оказывается, лондонские туманы — это миф! За всё время пребывания их театра в Лондоне, за сорок пять дней, не было ни одного тумана. Наоборот, стояла прекрасная солнечная погода. Оказывается, англичане вовсе не чопорны, а наоборот, приветливы и общительны. А полисмены в Лондоне добры и отзывчивы: один раз Гердт заблудился, и добрый полисмен, увидев его хромоту, довез его на своем мотоцикле до отеля да еще подарил карту Лондона! А здания в Лондоне — даже в центре! — оказывается, низкие, двух-трехэтажные, но зато в них делают подземные этажи! Представьте себе: театр, в котором они играли, на первый взгляд, чуть ли не одноэтажный, но когда они вошли, им пришлось спуститься чуть ли не на пять этажей, и они оказались в грандиозном помещении с огромным зрительным залом и огромной сценой, на которой они пытались так поместить ширму, чтобы ее хоть можно было заметить из зала! Англичане не только добры и отзывчивы, они обладают чувством юмора, ценят шутку: на спектакле «Необыкновенный концерт» от их хохота кресла трещали. Особенно их смешил английский акцент Гердта. (Он английского не знает, но поспорил с Образцовым на бутылку коньяка, что сыграет свою роль на английском, и сыграл. Ну, а уж за акцент он не отвечает, главное, что его понимали.)
Англичанина сразу можно отличить от жителя континента по скромной одежде. У них, у англичан, даже такое своего рода щегольство — ходить в заплатанных, но при этом тщательно отглаженных брюках, или в старых, но до блеска начищенных ботинках. Конечно, есть там, как и у нас, так называемые «стиляги» — развязные молодые люди с коками, в ярких рубашках. Но они представляют жалкое зрелище, на них рисуют карикатуры в журналах, их презирают за то, что они подражают американцам. А американцев там так не любят, что американское командование запретило своим военным появляться на улицах в военной форме.
На лотках там продают невероятно вкусные горячие батоны, вроде наших, по рубль тридцать, но потоньше. Их нашпиговывают ветчиной, сыром, всякими специями и зеленью. И всюду можно увидеть лондонца, на ходу жующего эти батоны.
А знаменитый Гайд-парк, оказывается, находится прямо в центре города, и там можно совершенно свободно валяться на траве, никто не запрещает! Деревья в этом парке растут без всякой системы, как в лесу. В обеденный перерыв служащие и рабочие приходят сюда и обедают прямо на траве под деревьями. А еще в этом парке происходят так называемые митинги. Это очень смешно, потому что оратором может быть каждый, кто немного возвышается над толпой, и они для этого приносят скамеечки, становятся на них и спорят. Причем, спорят они об удивительно бесспорных, с нашей точки зрения, вещах, ну, там, о женском равноправии, о религии. А один раз они с артистом Самодуром наблюдали: стоит человек на скамеечке и говорит об идеях Зигмунда Фрейда, а вокруг никого нет. Сам себе говорит, представляете? А неподалеку стоит полицейский и ждет, не скажет ли он что-нибудь неприличное, после чего его можно будет оштрафовать. Вообще, люди там ведут себя очень непосредственно. Например, они видели в том же Гайд-парке, как одна старушка запускала бумажного змея.
А уличное движение там тоже очень смешное: мало того, что руль в их автомобилях находится справа, а не слева, как у наших, там еще, оказывается, сохранились машины самого первого выпуска, чуть ли не 1913 года, причем в прекрасном состоянии. Англичане вообще любят, чтобы старое выглядело как новое. И к этим ископаемым машинам отношение самое уважительное, хотя и чуть-чуть ироническое: все другие машины, вплоть до самых роскошных, притормаживают и уступают им дорогу. А все вместе уступают дорогу пешеходам.
…Зал слушает, развесив уши. Рассказчик всех очаровывает юмором, непринужденностью, неповторимым тембром голоса. Его забавные, живые байки так отличаются от обрыдшей пропагандистской болтологии, с такой благожелательностью, без всякой политики рисуют людей чуждого нам «лагеря», что кажутся даже немножко крамольными.
Может, он что и присочинял, но вряд ли в зале сидел кто-нибудь, кто мог или захотел бы его уличить. Реальность и вымысел парили в талантливом изображении артиста как бумажный змей в руках той старушки из Гайд-парка.
Много лет спустя и я сидела на траве в Гайд-парке, гуляла по Пикадили… Но тот Лондон, который подарил мне Зиновий Ефимович, стоит отдельно. Он до сих пор, как в рассказе Драгунского: живой и светится.
На майские всей компанией поехали в Хлебниково смолить яхты. Лодки, лежащие на берегу, кверху килем, запах горячего вара, яркое солнце и дивное настроение. Журналист Вова учил меня правильно держать кисть и промазывать щели, допытывался, почему я стала редко ходить на занятия, и предлагал пойти в субботу на спектакль «Такая любовь» в клуб МГУ. Густой черный вар пачкал руки. Милка с Вовой Масловым, зачерпнув воду прямо из водохранилища, варили на примусе пшенную кашу и спорили, сколько банок тушенки туда класть. После обеда мы с Милкой мыли с берега миски, оттирая их песочком и подставляя лица горячему солнцу, и снова помогали что-то такое делать с яхтами, а ребята подтрунивали над нашими обгоревшими носами. И я не была сбоку припека, и в своей ковбойке и сатиновых шароварах чувствовала себя гораздо свободнее, чем в дорогих вычурных платьях от домашней портнихи. Это было здорово! Совсем другое качество жизни!
А потом наступила летняя сессия, пришлось приналечь, чтобы наверстать не доученное и не дочитанное. Просиживала в читалке и в Ленинской библиотеке. К собственному удивлению, почти все сдала, даже марксизм, хоть и с грехом пополам, завалила только старославянский, а по советской литературе получила даже «отлично». Требования на нашем вечернем были щадящие. Готовящемуся рядом со мной вечернику по имени Вася достался билет про ранние поэмы Маяковского. Он обернулся ко мне: «Какие у него ранние?» — «Ну, „Облако в штанах“». — «Во, дает! — удивился Вася. — В каких еще штанах?» Знаток ранних поэм Маяковского получил «хор».
