Николай Правдухин - Вниз по Уралу
И вот[1]:
«Под хутором Янайским очутились ночью. Усталость была беспредельная. Повалились с ног. Каменным сном заснули бойцы… Даже караулы не могли совладеть с собой — спали и они. Красный лагерь представлял собой сплошное мертвое царство… Казаки приготовились к внезапному удару; они цепями подкрадывались почти вплотную, залегли в нескольких шагах, только боялись начать в такую глухую, непроглядную темень, — ждали первых признаков робкого дрожащего рассвета… Конные массы отброшены по флангам, они нацелились поскакать за бегущими, перепуганными красноармейцами… Было все готово. Над красными частями нависла смерть…
Первый удар казаки давали на испытание: будет паника или нет? Побегут или останутся на месте?.. И только колыхнулся дремучий мрак сентябрьской ночи, как по казацким частям загремело: «Ура!.. Ура!.. Ура!..» Залпами открыли огонь… Откуда-то сзади грохнули орудия…
Как ни крепко спали бойцы, повскакали и сразу за винтовки… Но не было порядка, не было стройного сопротивления — от первых же казацких пуль погибло немало командиров. Произошло замешательство. Никто не мог определить сразу, что надо делать: ждали команду, но ее не было. Сопротивление было раздробленным, случайным, ненадежным. Все нарастал беспорядок, все увеличивалось замешательство, с минуты на минуту можно было ожидать сумасшедшей губительной паники. Командир артиллерийского дивизиона Николай Хребтов — тот, что работал у Красного Яра, — подбежал к орудиям, но там не было наготове ни одного «номера»: кто отбежал к повозкам, кто лежал, уткнувшись, спасаясь от огня… Властным окриком поднял людей, пустил снаряд, за ним другой, третий… и открыл жестокий, сокрушительный огонь…
Это было достаточно, чтобы предотвратить панику. Лишь только бойцы увидели, услышали, что бьют свои батареи, встрепенулись, ободрились, а тут на смену погибшим командирам явились новые. Завязался упорный, кровопролитнейший бой; таких боев немного запомнят даже старые боевые командиры Чапаевской дивизии… От сопротивления переходили к атакам и снова замирали, когда несносен становился пулеметный огонь…
С грохотом и воем шли на красные цепи два неприятельских броневика: один в открытую, по равнине, другой в обход, по глубокому оврагу. Не привыкать стать — только еще плотнее прилегли к земле, застыли в ожидании… А когда чудовище приблизилось, Николай Хребтов одним снарядом угодил прямо в лоб, и тот, покачнувшись, осел на месте. Восторгу не было пределов. Поднялись на новую атаку. И били… А потом снова зарывались в землю и ждали очередной ответной схватки…
Казаков угнали за несколько верст. В этом Янайском бою немало погибло красных бойцов, но еще больше на поле осталось казаков. И так было, что лежали они рядами, здесь скошена была вся цепь неумолимым пулеметным огнем…
Другого боя, подобно Янайскому, не было…»
Да, все это было несколько лет тому назад, это было совсем недавно. А сейчас над Уралом — безмятежный покой и тишина звенящей ночи. Луна и звезды заливают мягким, ласковым светом лес и степь… и могилы тех, кто нашел смерть в Янайском бою…
25 августа. Невероятное событие. Доктору на перемет попал осетр.
— Тащу и вижу, — захлебывается он, — спина пилой, ну и кричу: «Осетр! Осетр!»
На крик сбежались все, помогая тащить красавца. За ночь осетр утомился и шел покорно. Но все же мы завели бредешок и вытащили его на берег. Сейчас же, на песке, состоялся «танец дикарей», в котором приняла участие даже Лидия Николаевна. Весь день только об этом и был разговор. К обеду из головы и хвоста осетра сварили уху с лимоном. Алексей Николаевич заверял всех, что он ничего подобного в жизни не ел. И так настроился, что часа два рассказывал о похождениях братьев Хлудовых.
К вечеру охотники ушли снова на охоту. На стану лежал Обтемперанский, а я сидел на другом берегу, на мысу, и ловил блесной шересперов. Вдруг прямо передо мной, почти на середине Урала, вздыбился осетр: выскочил из воды и громыхнулся всей тяжестью снова в воду.
— Скорей! Скорей! — ору я. — Пускай перемет! Оторвет!
Из палатки высунулась рыжая голова. Осетр поднимается снова. Бросаюсь в лодку и мчусь на другой берег. Осетр подымается еще раз, и перемет оборван. Так было досадно, что я готов был броситься с лодки в омут.
— Э-эх-ма!.. — только и мог сказать я, подъехав к стану. Передо мной, раскрыв широко глаза, беспомощно стояла Лидия Николаевна.
— Ушел? Большой ушел?..
А на песке вздыхал Обтемперанский.
Через день, утром, когда обогрело уже солнце, вдруг в небе послышался долгожданный, хватающий за сердце, крик гусей. Инстинктивно все потянулись к ружьям. Но правильный треугольник прошел высоко, опускаясь вниз по Уралу.
— Есть гуси! Будут гуси! — смаковали все, дружно налегая на весла.
Перед поселком Бударином, в самом начале семьдесят пятого яра, в зарослях леса спокойно раскинула свои воды большая Корсаковская старица. Бакенщик сказал, что на нее каждую ночь прилетают гуси. Стан был устроен быстро. К заходу солнца мы все стояли уже на старице и ждали гусей. На воду то и дело — «под самый ствол» — плюхались утки. Но стрелять можно было только гусей.
Стало темнеть. Бросив свой номер, ко мне подошел Толстой:
— Не могу один, — тихо пробасил он и протянул мне флягу: — Коньяк…
Вскоре подошел к нам Калиненко, а за ним собрались и все в конце старицы. В этот момент послышался еще заглушенный, далекий переклик гусей. С каждой секундой он становился все сильнее и сильнее. Наконец налетел на старицу шквалом, но до нас не дошел. Мы слышали, как на середину озера опустилась громадная стая. Зычный крик, удары крыльев и всплеск воды потрясли воздух. Присев и затаив дыхание, мы ждали. Гуси успокоились быстро, и слышалось только тихое бульканье воды и иногда резкий, самодовольный вскрик вожака. Кто-то вздумал пойти по берегу, чтобы обойти гусей. Но первый хруст ветки вызвал сильнейшее беспокойство в гусином стане — вожак быстро отводил стаю дальше по старице, в ночную тьму. Все поняли, что допустили ошибку.
_____Еще до гусей мы на два дня остановились в Коловертном. Решили посмотреть степь, поискать в ней стрепетов и дроф. Решили — значит сделали: в полдень мы уже выехали из поселка. Сначала шли выпас и посевы. Затем все увидели над жнивьем тысячные стада каких-то птиц.
— Галки, галки! — кричали все.
Но возница-казак разубедил нас. Действительно, это были утки. Утки с подъезда нас так и не пустили. Мы поторопились к степной реке Кушум.
— Каков же будет лет? — волновались все.
Бросив подводы у двух-трех лачуг, носящих громкое название «хутор», мы спустились к реке. Реки в сущности не было: была длинная цепь озер, обросших камышами. Солнце уже зашло, и на зеркальный отблеск воды спускалась тьма. Кругом царила тишина. Все встали по местам быстро.
