Николай Мельниченко - Еще вчера. Часть вторая. В черной шинели
Душеспасительная беседа в таком ключе продолжается минут двадцать. На глазах верзилы совершенно неожиданно появляются слезы, он несвязно бормочет:
– Товарищ лейтенант… я не… я ничего такого…я не думал…
Пока не скончался Квасов под одеялом, – надо закругляться.
– А теперь иди, Курков, в кубрик. Дослужи оставшийся срок честно. Разговор наш останется между нами: я не буду тебя даже сажать на губу. И не пугай меня больше никогда: я не пугливый…
Курков пулей вылетает из комнаты. Квасов жадно пьет воду, его колотит дрожь. Я тоже не совсем спокоен: уснуть почему-то долго не удается.
Оставшихся пару месяцев Курков служит и работает отлично: тяжелые железяки двигает как кран, без всяких понуканий выполняет любую работу.
Следующее ЧП в моей группе – трагикомическое. Матросы Хайн и Заика работают жестянщиками в отдельной небольшой мастерской. Друзья задумали что-то купить и копили деньги. Источник накоплений – и скудное «денежное довольствие» матроса, и немного побольше – «прогрессивка», для которой мы «закрываем наряды» с выполнением виртуальных «норм» более 100 %. Иногда я разрешаю им работать сверхурочно, – очень много заказов от жильцов военного городка. Наверное, за это им благодарные заказчики платили какие-то копейки, которые тоже шли в «кассу».
Однажды они подошли ко мне убитые горем: кто-то стащил их деньги – довольно крупную сумму, которую они хранили в своей мастерской. Подозревать можно было только своих: о их деньгах никто чужой не знал. Проводить «всеобщий шмон» нельзя по моральным соображениям, да и бесполезно: деньги наверняка уже перепрятаны. Я принял меры: на почте попросил не отправлять без меня переводы от моих матросов, а в магазине – не выдавать крупных покупок. Хайну и Заике велел молчать и наблюдать.
Через несколько дней, после отбоя, в комнату Маклакова, где мы распивали вечерний чай и проводили обычную планерку, постучался запыхавшийся дежурный по группе:
– Товарищ лейтенант, бегите быстрее, а то Дегтяря убьют!
Я побежал в кубрик. От маленького матроса Дегтяря из Молдавии отскочили несколько человек. На божий мир смотрел уже только один его цыганский глаз, из носа и губ капала кровь, ухо раздулось до неприличия, следы остальных воспитательных мероприятий, судя по позе, скрыты под тельняшкой. Вопросительно смотрю на дежурного. Он докладывает, что когда после отбоя Дегтярь забирался на свой второй ярус, у него из-за пазухи выпал сверток с деньгами Хайна и Заики, после чего все дружно начали учить Дегтяря незыблемым правилам матросской этики.
Матросы все возбуждены, если бы не мой приход, – воспитательный процесс шел бы всю ночь, – уже почти 23 часа. Матросы ожидают от меня каких-то немедленных разборок с «гадом»: надо еще проверить его чемоданы. Это – мероприятие на всю ночь, а утром надо работать…
Командую: чемоданы Дегтяря положить на стол посредине кубрика. Дежурный отвечает за их неприкосновенность. Строевое собрание – утром, сразу после завтрака. Сейчас всем – полный отбой, включая Дегтяря и обрадованных владельцев денег.
Матросы сразу успокаиваются: возбужденная толпа, получив четкую и понятную команду, сразу превращается в воинский коллектив. Трагедия закончилась, не успев дойти до суда Линча.
Утром, на свежую голову, начинается уже комедия. Матросы сидят вокруг, Дегтярь с опущенными глазами – рядом со мной – за столом в центре кубрика. Открываю первый чемодан – он доверху забит всякими предметами. Поднимаю первый – дамские перчатки – есть хозяин? Вскакивает матрос Иванов и говорит, что он купил эти перчатки еще в Ленинграде для девушки, но они куда-то потерялись. Отдаю счастливцу перчатки…
«Аукцион» содержимого двух чемоданов продолжается около часа. Своих прежних владельцев обретают: сломанный фотоаппарат, авторучки, открытки, флаконы с одеколоном и без него, станки от бритв, шарфики, носовые платки, детские погремушки, несколько зеркалец и еще масса столь же занимательных предметов. В кубрике царит настоящее веселье. Невостребованной дребедени набирается на половину чемодана.
Под общий хохот вручаю его Дегтярю, а веселящимся матросам объясняю, что клептомания – болезнь. Больной так же нуждается в кражах, как китайцы в рисе. Матросы уже посматривают на виновника смеха даже с некоторым сочувствием: это же надо, – молчаливый «цыганистый» малыш Дегтярь обладает такой экзотической болезнью! Сейчас бить его уже не будут, но и сладкой жизни ему в этой группе не видать никогда: любые пропажи будут теперь автоматически вешать на него. Да и климат в группе будет скверный, если каждый пустяк надо будет прятать под замок. Принимаю решение: переправить Дегтяря в Онохой, куда мне вскоре предстоит поездка. Пусть попытается начать жизнь в новом коллективе с чистого листа…
Бурятские этюды
Глядя на мир, нельзя не удивляться!
(К. П. № 110)Мне надо ехать в Онохой – маленькую станцию возле столицы Бурятии Улан-Уде. Там мы тоже воздвигаем базу, немного поменьше, чем на Новой. В Онохое надо поставить трубу на котельной, разобраться со сварщиками и помочь в некоторых вопросах по технологии. Иван скрепя сердце отпускает меня. Забираю Дегтяря, отправляюсь в Онохой. Наша стройка там, в прекрасном сосновом лесу, недалеко от станции. На самом въезде стоит памятник «отсутствию памяти» – пятитысячный огромный резервуар, сморщенный как сушеная груша. Сооружал резервуар, по преданиям, Боря Лысенко, будущий главный инженер «десятки». Строили его старым полистовым способом, долго и нудно. Начали испытывать наливом воды: это испытание и плотности, и прочности резервуара, – вода на 20 % тяжелее бензина. Залили, осмотрели – все в порядке. Открыли вентили на слив воды. Пять тысяч кубометров воды сливается долго, поэтому все ушли на длительный обед с последующей сиестой. Часа через три раздался ужасающий грохот, и огромный резервуар сморщился, напомнив наблюдателям, что мы живем на дне воздушного океана, и что воздух не совсем невесомый. При сливе воды забыли всего-навсего открыть дыхательную арматуру, и в резервуаре создался вакуум. Природа, как известно, – не терпит пустоты, и наружный воздух попытался ее заполнить…
Стенки сморщенного резервуара немного растащили тракторами, но его жеваный вид исправить, увы, было невозможно, и он остался назидательным памятником. У Бори пунктик «дыхательная арматура» остался навсегда открытой раной: он теперь по несколько раз напоминает подчиненным об открывании дыхательной арматуры при сливе – заливе резервуаров.
Участком Строймонтажа-11 в Онохое командует гражданский человек средних лет Сазыкин. «Хромой Жора», как за глаза все называют его, – мужик агрессивный, напористый и голосистый. У него в подчинении два офицера и несколько сверхсрочников. Сазыкин сразу набрасывается на меня: сварщики не умеют варить. Мне крыть нечем, да и мои оправдания ему «до лампочки»: нужна работа. Встречаюсь с Кадниковым, моим старшиной на заводе ПТО, где мы готовили сварщиков. Не все так плохо. Вырвались вперед, как у меня Кудра, и пашут в полную силу два наших ученика – киевский радиолюбитель Эдик Граб и бывший новгородский колхозник Миша Пакулев (будущий мичман и воспитатель сварщиков). Почти хорошо получается сварка труб еще у двух матросов.
