Анатолий Марченко - Пограничники
Сразу явились успокоение и радость.
Сконфуженный Коробицын спустил мальчика с плеч.
— Извиняюсь, Наталья Кирилловна, — говорил он. — Я как в ночной смене был, сразу пошел, ну и заснул…
— Как же так можно! — сказала женщина, забирая сына и улыбкой смягчая строгость своих слов.
Тот отбивался от нее:
— Погоди, мама! Да погоди же!
И настойчиво повторял странные слова:
По лесам несутся скачья,
Птичья по ветвям сидят…
— Это я сочинил! Я!..
В этот день отличился Болгасов. Он был в утренней смене. Нарушитель поднялся перед ним во весь рост и пригрозил:
— За мной еще семнадцать идут!
— А хоть бы и все сто семнадцать! — отвечал Болгасов и уложил нарушителя наземь.
Оружие применять не понадобилось. Болгасов дал тревогу, отправил нарушителя на заставу и остался с товарищем ждать остальных семнадцать.
Начальник заставы благодарил его и объяснил, что своими семнадцатью нарушитель хотел напугать его.
Подвиг свой Болгасов совершил на том самом посту, на котором сменил Коробицына, спустя каких-нибудь полчаса после смены. Коробицыну явно не везло.
Болгасов, впрочем, и до того обнаруживал в лесной науке немалое остроумие. Нашел он раз, например, дырявое ведро и привесил его в проходе меж рядами колючей проволоки, там, где граница отходила от речушки. Не прошло и пяти ночей, как зазвенело в лесу, и подбежавший часовой нашел заграничного человека, лежавшего ничком почти в беспамятстве от страха. Неожиданный звон так напугал его, готового в крайнем напряжении ко всему, кроме этого непонятного колокола, что он упал чуть ли не в обморок.
Болгасов не дрался, но вид имел такой страшный, что нарушитель ложился немедленно. Занимался он с таким упорством, что видно было: готовит себя человек на большие дела.
Слушая о подвиге Болгасова, Коробицын смотрел на земляка с неожиданным для себя уважением. Коробицын привык и в деревне, на учебном пункте, и здесь, на заставе, к Болгасову относиться покровительственно, поучать его, — он действительно и гораздо грамотней, и понятливей своего земляка и товарища. Теперь оказывалось, что Болгасов собой готов пожертвовать ради дела охраны границы не задумываясь. Как не распознал его еще в деревне Коробицын!
Утром к семи часам Коробицын вышел на береговой пост. Утро было сырое, мокрое: ночью прошел дождь. Росистый туман еще не сошел с берегов. Прозрачной дымкой он стлался над высокими, сочными, еще не скошенными травами, медленно поднимаясь кверху и рассеиваясь. И опять встала на том берегу девица в красном сарафане. Рукава ее закатаны чуть ли не до плеч, шея голая. Непристойная девка. Коробицын глядел мимо нее. Лицо его было неподвижно. Исключив женский голос, он вслушивался в шелесты и шорохи влажного росистого утра. Явственно распознав шуршание, он и виду не подал, что учуял врага. Он даже стал косить глазом на девицу, словно только ею и занят. А когда шорох прошел в тыл, он вдруг повернулся в том направлении, преграждая нарушителю путь обратно, и в голосе его была болгасовская злоба, когда он окликнул:
— Стой! Стрелять буду!
Женщина бросилась в испуге к лесу — ее бег понял Коробицын, не оборачиваясь к ней.
Через минуту Коробицын сдал Лисиченко бритого человека в косоворотке и высоких мужицких сапогах.
Нарушитель, подняв руки кверху, молча, исподлобья глядел на красноармейца злыми рыжими глазами.
Так Пекконен потерял еще одного разведчика.
А за Коробицыным было отмечено первое задержание, и начальник заставы благодарил его.
Коробицын мечтал теперь только о том, что будет. То представлялось ему, как останется он на сверхсрочной, сдаст на командира и, женившись на Зине, будет служить на границе.
То воображал, как после службы вернется он в Куракино поворачивать жизнь по-новому. Хотелось и того и другого. Но согласится ли Зина ради него оставить свой сельсовет? Может быть, ему жить в ее деревне? И это неплохо. Граница, Куракино, Зинина деревня — все теперь окончательно соединилось в мыслях Коробицына. Везде одна борьба. Коробицын мечтами своими устремлен был в будущее.
К осени Коробицын задержал еще двух разведчиков Пекконена. Он был послан в наряд, в тот пункт, который еще два года назад считался непроходимым. Неопытного человека тут действительно легко могла засосать трясина.
Коробицын, тщательно замаскировавшись, таился среди болотных кочек. Часов в одиннадцать вечера должна была взойти луна. А пока темно. Вдруг он почуял плеск, но не шелохнулся, выждал и увидел промелькнувший плащ. Плеск был почти неслышный, легко ступает человек. А потом снова плеснуло, но уже сильней, значит, идет второй, в тяжелых, должно быть, ботинках. Коробицын пополз за ними, окликнул, испугал, остановил, дал тревогу. И пес Фриц, огромный, злой, страшный, встал уже над нарушителями. Проводником при Фрице был один из старых пограничников — Матюшин.
В один из октябрьских дней Коробицын и Бичугин сидели в тускнеющем саду при заставе на лавке, поставленной Коробицыным, и беседовали, как это часто случалось у них в свободный час.
— Я понимаю, — говорил Коробицын, — что мы худо жили раньше, а теперь нам свобода пришла. Я это понимаю. Только ведь и на той стороне, да и везде по миру люди живут худо. Ведь сами видим: перебегают, жалуются. Что же они терпят? Почему не сговорятся? И им хорошо, и нам помощь. Так я это понимаю.
— А у себя в Куракине ты что понимал? — спросил Бичугин.
— У себя в Куракине я мало понимал, — отвечал Коробицын.
— То-то, что мало. А ты думаешь, они, заграничные, все должны понимать?
— Нет, — отвечал Коробицын, — они, видно, темные еще.
— Причин тут много есть, — продолжал Бичугин. — Только я тебе скажу, что главное: большевистская партия у них не сильна еще. Тебя из черной избы кто вынул и человеком сделал? Большевики. А меня? Тоже большевики. И вот весь наш народ так, кроме, конечно, враждебных элементов — кулаков там, нэпманов и прочих. Тем пусть все хуже и хуже будет. Мы у себя строим социализм, так? А получается, что это мы не только себе в помощь делаем, а и заграницу обучаем, этим самым мы им на помощь идем. Понятно? Мы им показываем, как надо бороться, что надо делать. А каждый народ волен свою судьбу определить. Нарушителей мы задерживаем — этим мы свою Родину обеспечиваем, мирное строительство наше, но и заграничным беднякам помогаем. Нас бы не было — надежды люди лишились бы? Так?
— Это я понимаю, — отвечал Коробицын. — А вот брат мой Александр так, я думаю, недопонимает.
— А ты ему разъясняй. — предложил Бичугин. — Каждый каждому должен быть в помощь. Землякам своим — Болгасову да Власову — ты помогаешь? Вот и брату помоги.
