Дмитрий Кустуров - Сержант без промаха
Незнакомый лейтенант говорил с Федором просто, как на «гражданке», не требовал уставного доклада, вел себя очень обыденно. Именно из-за этого Федор ощутил перемену обстановки и понял, что его ждут, в общем-то, мирные дни, с чем бы ни были они сопряжены.
После бани Федор чувствовал такую легкость в теле, будто скинул что-то тяжелое, давившее его издавна. Его еще одели и обули во все новое. Шел сюда, невольно стыдясь своей, видавшей виды, одежды, теперь же и шинель, и гимнастерка у него новенькие, белье чистое… Неожиданно сыскалась, наконец, подходящая обувь. Старшина, до того все удивлявшийся: "Ну?! Пилотка 56-й? Шинель 46-й 1-й?", — когда дело дошло до ботинок, стал сокрушаться пуще прежнего: "37-й? Где же я возьму тебе такие?!" Потом, что-то вспомнив, воскликнул: "Да ты, дружок, счастливчик! Есть у меня ботинки, заказанные генералом для приемыша полка. Мальчика нет, его отправили в тыл. Сейчас! Сию минуту… А вон они! На, носи на здоровье!"
Так, в полной новой амуниции Федор пошел в отведенное ему место в землянке. Туда зашли двое в плащ-палатках. После знакомства выяснилось, что пришли к бойцам начальник политотдела дивизии Сергей Михайлович Айнутдинов и командир 1243-го стрелкового полка Александр Спиридонович Ратников. Командиры долго и обстоятельно беседовали с бойцами.
— Вы же автоматчик! — Обрадовался Ратников. Когда услышал, что Федор воюет с первых дней при бытия дивизии на фронт, Ратников сказал Айнутдинову:
— На него-то не заполнен лист.
— А-а, он же с госпиталя.
— Ну, ничего, впереди времени еще много. — С этими словами Ратников повернулся к бойцу. — Так ведь, товарищ красноармеец Охлопков?
А начальник политотдела дивизии Айнутдинов спросил Охлопкова, готов ли он вступить в партию. На это Федор ответил, что он готовился вступить в партию еще до войны, будучи в колхозе.
— Ты пиши заявление, да поскорей, — посоветовал начальник политотдела, прощаясь с ним за руку.
Так, лицом к лицу, большие командиры с бойцами разговаривают неспроста. Это Федор знал. Все же их визит не оставил в нем неприятного осадка.
По распоряжению майора Ратникова в тот же день Федор нес знамя своего полка перед строем прибывшего пополнения. Ветеранов и вновь прибывших воинов приветствовал сам генерал Соколов.
Каждый из тех, кто прибыл на фронт, имеет представление о солдатской жизни, сказал генерал, но вряд ли четко знает, из чего слагаются эти будни. Их содержание — это прежде всего постоянный, повседневный труд. От тысячи пуль и осколков может укрыть лишь окоп. А окоп каждый раз надо рыть. Мерзлая ли земля или не мерзлая. Надежность оружия вселяет уверенность. От уверенности и стойкость. А это зависит от того, как ты содержишь свое оружие. Его надо холить пуще самого себя. Уменье делать быстро и как надо для солдата должно быть такой же привычной, как пить воду и есть хлеб.
Генерал, упомянув случаи стычек за места в землянке, строго предупредил тех, которые показывают, как он сказал, удаль не врагу, а своим, что за подобный проступок в следующий раз их ждет военный трибунал.
На другой день состоялся митинг личного состава полка, где огласили приказ командующего 30-й армией. В приказе отмечалось, что дивизия в период особо напряженных боев армии (февраль — март месяцы) играла ведущую роль и не раз обращала в паническое бегство фашистские банды, что дивизия заслуживает присвоения ей звания гвардейской дивизии. Федор, стоя в колонне ветеранов, услышал, как дружно захлопали бойцы. Он тоже захлопал, будто сказанное не касается его части. Но когда майор Ратников густым басом провозгласил здравицу в честь ветеранов дивизии, невольно поднял голову выше. Троекратное «ура», прокатившееся над строем, пробудило в нем чувство приподнятости и гордости.
Федор знал, что бойцов в пути на фронт учат, как вести себя при встрече с воинской частью действующей армии. Их в свое время тоже учили и этот воинский клич воспринял как должное.
— Теперь обратите внимание, кто такие стоят перед вами, — продолжал командир полка. — Их семьдесят. Они все воевали в рядах дивизии с первых дней ее пребывания на фронте. У них богатый опыт борьбы с фашистскими оккупантами. Они наша гордость. Они наша гвардия, которая прошла огонь, воду и медные трубы!
После митинга было отведено время для свободного общения фронтовиков с вновь прибывшими. Народ разный собрался. Кто из госпиталя на фронт вернулся. Кто прибыл из глубокого тыла: Сибири, Казахстана, Средней Азии. Были и курсанты, обученные по специальной программе прямо после десятилетки, на первых порах задиристые. Злые языки говорили, что им давали девятый, как у летчиков, паек, что они выкормыши, типа «юнген-фюрер» Гитлера. Насколько это правда, Федор не знал. Может, им просто молодую энергию и задор некуда девать? Был же Миша Корытов, с которым сначала сцепились, а затем расстались друзьями.
И в разговоре со «стариками» тон задавали именно эти курсанты. Кто-то из них спрашивает с явной подковыркой: "Где зимой солдат ночует?" — "А землянки?" — "А харч?" — "Шубу дают?" — "А простыни?"… Но и тут находились ребята, которые спрашивали о более серьезном: "Почему мало пушек и минометов?" — "Говорите — полгода воевали, а ни у кого из вас даже медалей нет?"
Фронтовики не обижались, отвечали как могли — кто полушутя, кто всерьез. Ведь войну словами объяснить невозможно. У каждого, даже у того курсанта, в словах и поступках которого явно выпирает некая избалованность и нарочитая отвага, свое понятие о войне.
Когда попросили Федора рассказать, как отогнать страх в бою, с ответом нашелся не сразу.
— Дисциплина! Дисциплину поддерживать! — Затянувшись табачным дымом из своей "козьей ноги", заговорил он, наконец. — Быть всем единым кулаком. Вставать в атаку — всем! Отходить — тоже всем. Всегда вместе: вот так! Для убедительности крутанул кулаком вниз.
Не правда ли, как странно получилось у него с ответом? Ветеранов будто немало, но от того личного состава, с которым дивизия вступала в первый бой, осталось человек 70. Выходит, выбиты почти все рядовые первоначального состава дивизии, то есть все десять тысяч бойцов. С постоянно прибывающего пополнения убитых и раненых было отнюдь не меньше. Сюда добавляются потери начальствующего состава — свыше 2800. А он, солдат, говорит о дисциплине… Ведь люди умирали не только от того, что не всегда умели собраться в один кулак. Тогда о чем же он толкует? То ли по праву оставшегося в живых? То ли из-за излишнего оптимизма? Нет, ни то, ни другое. Солдат желал лишь одного, чтобы этих молодых, задорных ребят погибло как можно меньше и чтобы быстрее закончилась эта бойня, на которую он столько насмотрелся. Он хочет поднять их настроение и в душе рад, что они шутят, смеются, прикрывая этим свои не очень-то веселые думы. Другое дело — имел ли моральное право рядовой Охлопков учить себе подобных? Да, имел. Командиры — младшие и старшие, вплоть до генерала — объявляли ему благодарности. К тому же о том, как он воевал, впоследствии писали и в печати, появились упоминания и в документах.
