Алексей Вульф - Дневник 1827–1842 годов. Любовные похождения и военные походы
27 октября
Сегодня я получил письмо от сестры; она пишет, что Лиза с Сашенькою неразлучны и что эта рассказала про обещанный портрет. Бедная Лиза каждый день узнает что-нибудь новое про меня, ей мучительное, – надо писать. – Вечером был у Лихардова и имел глупость заспорить и разгорячиться с Анной Ивановной52 об несносном письме Максимовича. Меня и теперь это сердит: не прощу никогда себе такой нерассудительности – завтра же пойду к ней и буду, сколько умею, с ней любезничать. – Я играл там в скучную мушку и проиграл 2 рубля 50 копеек. Потом заходил к Анне Петровне и барону.
28 октября
Поутру ходил я гулять по Невскому проспекту, не успев окончить к сестре письма по причине прихода ко мне малоросса Литвинова; его процессы всё еще идут весьма дурно, потому что он <не дает> столько денег, сколько нужно давать обер-секретарям; я дал ему еще 20 рублей. – К Бегичевым я опоздал обедать и должен был зайти в трактир; возвращаясь оттуда, я нашел письмо от матери и сестры; она соглашается на мое желание вступить в военную службу, вследствие сего я и буду приготовляться к походу, займусь учением кавалерийской службы и турецким языком. За согласие матери я не могу ей довольно быть благодарным: только желаю, мне бы хотелось ей доказать, сколько я чувствую ее любовь ко мне, сколько сие ценю и как бы сердечно хотел ей за всё воздать. – Провидение, Бог или собственное сознание добра, которое она делает, да наградят ей <!> – я не в силах. Я хочу быть счастливым для того, чтобы, если это возможно, сделать ее такою!!!
Окончив письмо к сестре, я (к великой моей досаде) с 7 до 10 часов вечера проспал, а потом пошел к барону; там был Илличевский и князь Эристов; последний очень приятен в обществе: он имеет дар передразнивать и голосом и движениями, он равно хорошо представляет первых актеров здешних театров и ворон, скачущих около кучи выкинутого сора53.
29–30 октября
Писал я к сестре и матери, обедал у барона. Я купил турецкие разговоры, I часть; во второй части обещает Сеньковской и краткую грамматику; по-моему, гораздо лучше было бы напечатать прежде грамматику, а потом уже разговоры – тогда и последние были бы понятнее.
30 октября
Вечером у Дельвига видел я Плетнева: он учит русскому языку наследника и великих княжон, про воспитание коих рассказывал он некоторые подробности. Барон читал свое “Видение”, писанное рассказом русских песен; Пастушеская последняя его идиллия54 тоже очень хороша.
31 октября
Павлищев говорил, что будто носятся слухи о мире с турками и о конгрессе на сей случай, предполагаемом быть: это было бы мне некстати, мои воинственные планы расстроились бы тогда. Теперь все служащие ездят к телу покойной императрицы.
1 ноября
Всё это время я опять ничего порядочного не делаю; надо заняться теперь военными науками, купить учебные кавалерийские книги и пр. Ван дер Вельде я не успею перевести, так я и оставлю начатое; постараюсь написать что-нибудь об моей студенческой жизни. – Вечером я был у Павлищева, где много было музыкантов, между прочими Глинка, который, говорят, лучше сочиняет, чем играет, хотя он в последнем и весьма искусен55. – Мне музыка напоминала то Ребентиша56 с деревенскою моею жизнью, то удалые студенческие наши квартеты, особливо под конец, когда каждый играл свое; недоставало только пунша, чтобы довершить обман (illusion).
2 ноября
Целое утро просидел я над письмом к Адеркасу и всё еще не написал его!!! Потом был я в справочном месте; вечером принесли мне письма от матери и сестры, а в последнем милую приписку от Пушкина, которая начинается желанием здравия Тверского Ловеласа С. Петербургскому Вальмону57. – Верно, он был в весьма хорошем расположении духа и, любезничая с тамошними красавицами, чтобы пошутить над ними, писал ко мне – но и это очень меня порадовало. – Мать посылает мне благословение на войну, а сестра грустит, бедная, – кажется, ее дела идут к худому концу: это грустно, и не знаю, чем помочь; ежели мне вмешаться в них, то во всяком случае будет только хуже. – Странное дело: людям даже и собственный опыт не помогает, когда страсти их вмешаются!
3 ноября
Сегодня тоже весьма приятно начался для меня день получением от Языкова письма с посланием к барону;58 он извиняется в замедлении ответа на мое письмо обыкновенным расстройством своих финансов, а послание к Дельвигу посылает в доказательство слабости и нездоровья душевных сил, – в этом он не совсем неправ: есть прекрасные стихи, но есть и старые обороты и мысли. Но для меня всё, что вышло из-под пера Николая Михайловича, прекрасно и так же милы <!>, как нежные уверения любовницы в своей страсти пламенному любовнику. – Я хотел купить уставы для кавалерийской службы, но они очень дороги, их 3 части, и каждая по 20 рублей; также я не мог найти образцов мундиров гусарских и уланских полков. – Барон читал мне цензурой пропущенные стихи Пушкина, Баратынского, свои и Вронченкины, которые будут помещены в “Северных цветах”59.
4 и 5 ноября
Эти два дня я ничего не сделал хорошего: всё собирался писать письма и не писал. Я опять отвык от дела: как скоро возьмусь за перо, то уже сон меня и клонит и в голове пусто. Я получил письмо от Лизы от 4 октября, отосланное прежде первого ее письма; вот уже более двух недель, как она ни ко мне, ни к Анне Петровне не пишет, – это удивительно: верно, ее слишком тронуло слышанное обо мне; Пушкин тоже прибавил про баронессу – вот верно причины ее молчания; завтра я хочу и к ней писать, если Бог поможет. Императрицу вчера положили в гроб и поставили в Castrum doloris;60 и теперь пускают к ней без различия. В политическом мире обещают нам конгресс и именно в Петербурге. Дай Бог, чтобы он был и кончился миром: тогда бы искушение мое кончилось. – Вчера рассказывали, будто бы умерла Елена Павловна <?>. Константин, говорят, приехал сюда61.
6 ноября
Обедал я у Шахматова. Наконец удалось мне написать Адеркасу; к сестре и матери я тоже писал, а вечер, как всегда почти, был у Анны Петровны и барона.
7 ноября
Всю ночь и утро ишел снег, и установилась прекрасная санная дорога; пушистый мягкий снег мне сильно напоминал прошлый год: мое житье в Твери, пороши, охоту и любовные мои подвиги; я желал снова быть там, городская жизнь являлась мне во всей своей пустоте, холодности, и я бы с восторгом ее поменял на однообразную деревенскую; самая метелица меня радовала: я вспоминал, как под таким же ветром, в легких санях, я носился по белым равнинам то к ногам красавицы, то от нее.
