Алексей Вульф - Дневник 1827–1842 годов. Любовные похождения и военные походы
Писал к сестре и Евпраксее и отослал письма, № 2.
19 октября
С отправляющимся к матери в Малинники Пушки ным45 я писал к ней и отвечал на ее вопрос: чего я желаю? – Я сказал про себя, что я честолюбив, недоволен собою, хочу с весною на войну, а потом в отставку. Сегодня был большой парад на Царицыном лугу (Марсово поле). 4 полка кирасиров и вся здесь находящаяся пехота были на нем; государь, наследник и императрица с княжнами присутствовали тоже; разумеется, что и стечение народа было очень велико. Зрелище великолепное, но если вспомнишь, как оно тягостно каждому действующему лицу, то очарование исчезнет. Софью я почти не видал, по крайней мере не сказал ей ни слова.
20 октября
У Анны Петровны я узнал, что сегодня день рождения Софьи, и пошел ее с оным поздравить. Она принуждена была сознаться, что дружбы большой между нами быть не может и что она немного только ее имеет ко мне; вечером я жаловался ей на такое равнодушие ко мне и то, что чем более она меня узнает, тем менее ценит мною: тут снова она стала уверять в дружбе и пр. После я был у Лихардова. – Отвечаю на длинное Лизино письмо.
21 октября
Поутру я писал к Лизе; надеюсь, что это письмо успокоит ее. Обедал я <у> Бегичевых, а после был я <у> моего хозяина Максимовича: у него дочь презабавная вертушка, а сын большой говорун и фокусник; я обещал у них быть в середу. Вечер я был у барона, который спрашивал, не подрался ли я с его женою, что так давно у него не был. Он читал мне Бальный вечер Баратынского: любовь княгини прекрасна, нежна и пламенна, а ревность ужасна. Соболевский, нечаянно приехавший из Москвы, помешал мне дослушать; он иногда довольно забавно врет. – Другой уже день, как я страдаю поносом, который усилился, кажется, от невоздержания моего и от горского вина, которое я пил у барона.
22 октября
Сегодня праздник Казанской Богородицы46. Я по шел рано (в 10 часов) в Казанскую церковь, надеясь увидеть там государя и царское семейство. Случай поставил меня за толстяка, который, нещадно расталкивая толпу, провел меня почти до самого иконостаса, ибо я пользовался пустым местом, которое он, подвигаясь, оставлял за собою: толпа, как волны раздвигаясь перед ним, не могла ради его огромности сзади за ним соединяться. Но я не долго мог выдержать эту бесконечную толкотню и очень счастлив был, когда продрался назад. – И после того есть столь бессовестные люди, которые уверяют, что они молятся в церкви и для того туда ходят! Оттуда я пошел в справочное место. Султан с Санджак-Шерифом47 выступил в лагерь; более ста лет со времен Махмуда II султан не начальствовал сам войсками – теперь-то, вероятно, начнется главная для нас потеха! Португальская королева в Лондоне, где ее весьма хорошо принимают: чем-то кончится дона Мигеля фарса. Ибрагим Паша очищает Морею,[40] следственно, французам нечего будет там делать. Наш Эриванский, получив подкрепление, двинулся вперед к Требизонду и взял еще важную крепость – это известие еще только что привезли и не объявлено.
23 октября
В день приезда государя открыли поставленную на арке Главного Штаба колесницу, запряженную 6 лошадью <!>, Гений Славы – в одной руке с венком, а другою опирающийся на жезл, на конце коего виден русской двуглавой орел, стоит в ней. – Всё вылито из чугуна на казенных заводах и обшито вызолоченною медью. Площадь и Главный Штаб много выиграли от сего украшения48. Обедал я у Ольги Павлищевой, а вечер провел с бароном. Анна Петровна сказала мне, что вчера поутру у ней было сильное беспокойство: ей казалося чувствовать последствия нашей дружбы.[41] Мне это было неприятно и вместе радостно: неприятно ради ее, потому что тем бы она опять приведена была в затруднительное положение, а мне радостно, как удостоверение в моих способностях физических. – Но, кажется, она обманулась.
24 октября
В департаменте я узнал, что сегодня в 2 часа утра скончалась императрица Марья Феодоровна; родилась 14 октября 1759, следственно, жила она 69 лет и 10 дней. Болезнь ее не была продолжительной: 22-го, день Казанской Богородицы, она еще вставала, и водили ее в церковь, 23-го после полудня ей стало хуже, в 10 часов вечера приобщили и помазали ее миром, а в 2 утра она скончалась, как говорят, лихорадкою, которая ее всё клонила ко сну. – Много несчастных потеряли в ней свою покровительницу, а воспитательные заведения свою основательницу и попечительницу. Россия ей должна всегда остаться благодарною за тысячи матерей, которые образовались ее попечениями; в последние минуты она еще заботилась о вдовах, оставшихся после убитых офицеров, и она уже была в лучшем мире, когда последние ею пожалованные деньги, 15 тысяч, для раненых не были еще отправлены на почте. – Она не напрасно поставлена была судьбою так высоко! После обеда, когда началось смеркаться, во время, называемое между собакою и волком49, я сидел у Анны Петровны подле Софьи; целуя ее руку, благодарил я за наслаждение, которым она меня дарит, награждает за мое доброе поведение; она уверяла, что этому она не причиною и что я не заслуживаю награды, ибо я не таков, каковым должен быть; потом смеялась надо мною, что я верно сделал завоевание дочери моего хозяина, и говорила que je suis séduisant50, в чем я никак не соглашался; она вообще, кажется, была в волнении. – Потом был я у моего хозяина ради дочери, за ней волочился какой-то Хвостов с круглою, как месяц, рожею и пустою, как тыква, головою – его семейство прежде жило в Дерпте.
25 октября
Из департамента заходил я в ломбард по делу тетки Надежды Гавриловны. Ей вот уже более 2 месяцев не высылают из Пскова свидетельства. Обедал я у барона по приглашению Софьи. – Я всё не доволен обращением ее со мною: или это от того, что я взвешиваю каждое слово на весы подозрения? – Вечером я ждал Wessels и Bayer, но последний не пришел ко мне, что весьма досадно.
26 октября
Обедал я у Пушкина51, потом был у Княжевича, а вечером зашел к Анне Петровне. Она, бедная, страдает болью в груди и прогнала меня от себя. – У ней же на минуту была и Софья. – По-всегдашнему она была любезна со мною, говорила, что я их забываю и что барон спрашивал за обедом, отчего меня нет. Я не хотел бы принять это за насмешку, но опасаюсь, не точно ли оно было что-нибудь на то похожее. – Вот другая неделя, как я всё сочиняю и не могу сочинить письма к Адеркасу, – это досадно. Желудочная боль моя проходит; ежели я долее поживу здесь, то буду страдать от геморроидов.
27 октября
