Филлип Боссан - Людовик XIV, король - артист
А вот и он сам, когда впервые открывает рот в III акте: Александр:
Я в славу был влюблен, и у нее во власти
Себе я запретил питать иные страсти.
Неуязвим я был, но твой, царевна, взор
Поколебал все то, чем жил я до сих пор.
Мне больше не нужны победы боевые,
Я поражение готов терпеть впервые,
Лишь только б услыхать мне от тебя самой.
Что радуешься ты победе надо мной.[12]
Слава и победа; жалость и доброта; галантная и нежная любовь — совершенный герой романа в его трех ипостасях. Герой, которого нам представляет Расин, — не Александр; решительно, это Полександр. Можно точно, фраза за фразой, воспроизвести дефиницию, которую дает мадемуазель де Скю-дери в «Великом Кире», помня, что это было любимым чтением юного Людовика XIV, увлеченного Марией Манчини. Все сводится к двойной игре зеркал, где прециозный роман отражается в галантной трагедии, и вместе они отражают нам воображаемый портрет Короля-Солнца, каким он себя видел — и каким его видели — в 1665 году и каким его писал Лебрен:
Скюдери: Нужно, чтобы его доблесть не была слишком яростной...
Расин: Я мнил спасти ваш край от битвы многодневной И уберечь вождей от участи плачевной. Я злобы не таил ни на кого из вас.[13]
Скюдери: чтобы он любил победу, не любя крови...
Расин: Гефестион, доставь к нам Пора. Сохраним Мы жизнь ему и всем, кто бился вместе с ним.[14]
Скюдери: чтобы его гордость являлась лишь на поле брани...
Расин: Еще один поход — и, возратившись к милой, Всей славе предпочту я власть над Клеофилой, Покорствовать тебе заставлю род людской И счастье обрету, служа тебе
одной.[15]
Скюдери: чтобы учтивость никогда ему не изменяла...
Расин: — Как поступить с тобой, скажи мне? — Как с царем! — С тобой негоже мне иначе обходиться...[16]
Скюдери: чтобы он был щедрым, но не ко всем подряд...
Расин: Да, Пора я искал, но, чтоб ни говорили, Не я виновен в том, что он теперь в могиле.[17]
Скюдери: чтобы он был справедливым к своим врагам...
Расин: Ты будешь вновь царем с сегодняшнего дня.[18]
Таким будет Людовик XIV два года спустя, играя роль великодушного победителя при заключении Экс-Шапельского договора, когда возвратит королю Испании Карлу II Доль и Франш-Конте (14).
Король и поэт
Кто же такой этот молодой Расин (он почти на год младше Людовика), автор трагедии «Александр», успех которой невероятен и в прозрачности подтекста которой никто не сомневается ни тогда, ни после? Карьерист ли он? Так его часто называют (особенно в последние сорок лет), и это, безусловно, верно. Но, говоря «карьерист», что под этим подразумевают? Что этот молодой автор хотел донести до королевского уха? И считалось ли это карьеризмом во Франции в 1665 году? Или это средство, действенное, самое верное средство художнику всего лишь быть услышанным и придать своему произведению резонанс, которого оно достойно?
Расин взбирается на первые ступеньки, чтобы позднее достичь настоящей близости с королем, какой достигал мало кто из художников: ни Вольтер (при всех его достоинствах) с Фридрихом II, ни Дидро с Екатериной Великой, ни Мериме с Наполеоном III не наслаждаются столь дружеским, непринужденным общением, которым Расина дарил Король-Солнце. И разумеется, представим себе обычаи того времени, когда все регламентировано, иерархизировано, когда мадам де Севинье приходит в экстаз оттого, что король говорил с ней (три фразы) на представлении «Эсфири», когда герцог де Сен-Симон, пэр Франции, не может сдержать восторга от счастья держать подсвечник при утреннем выходе короля: в этом контексте перечитаем «Французское государство» за 1694 год: «Выход короля. Господин де Шамле и господин Расин входят без доклада».
Иначе говоря: без того чтобы церемониймейстер не входил к монарху после того как поскребутся в двери королевских покоев (15) и не спрашивал на ухо, может ли такой-то войти. Один из таких церемониймейстеров, Руссо, никогда не мог добиться этой великой привилегии: «Он всегда завидовал, — пишет Расин, — мне, закрывающему двери перед его носом, когда я входил к королю».
«Королевский чтец», «ординарный дворянин», «советник-секретарь короля, царствующего дома Франции и финансов» (таков этот титул), Расин в то время помещался в комнате, настолько близкой к апартаментам монарха, что после его смерти принцессы крови спорили, кому она достанется. Когда Людовик XIV заболеет, Расин обоснуется непосредственно в его покоях — честь, которую он разделит с Робером де Визе, гитаристом. Что же он читает, этот чтец? Камердинер Данжо записывает в своем дневнике: «4 февраля 1696. Король эту ночь почивал очень хорошо, и Расин, читавший ему «Жизнь Александра», имел очень мало времени для чтения» (16).
Жизнь Александра... Тридцать лет спустя какая верность, какое постоянство, у того и у другого, во вкусах, желаниях, возможно, питаемые воспоминаниями, а возможно, эмоциями. То, что второй присутствующий — гитарист, тем более примечательно; и я волен сделать вывод: пятидесятилетний Людовик XIV, когда болен, призывает к своему изголовью Александра, Расина и гитару своей юности — разумеется, это не может быть случайностью.
Конечно, в двадцать шесть лет Расин еще не тот. Он уже, однако, присутствует при пробуждении короля, и так в течение трех лет, задолго до «Фиваиды» и «Александра». Здесь он встречает Мольера. Он уже пользуется благосклонностью Сент-Эньяна. Что нужно было для этого написать? «Оду на выздоровление короля». Хвалебные стихи «Славный среди муз». Вот о чем идет речь, и Мольер, Сент-Эньян и «Славный....» оказываются вместе, перемешанные в одном из его писем к своему другу аббату Ле Вассёру, датированном сентябрем 1663 года: «"Славный" принят достаточно благосклонно. Граф де Сент-Эньян нашел стихи очень хорошими. Он затребовал другие мои сочинения и вызвал меня самого. Я должен завтра идти его приветствовать. Я не встретил его сегодня при утреннем выходе короля, но я встретил там Мольера, которому король воздал достаточно похвал, и я был очень рад за него; он тоже был очень доволен, что я при этом присутствовал».
