Александр Дюма - Путешествие в Египет
Поскольку мы пребывали в радостном расположении духа и эти истины показались нам слишком сложными, мы попросили арабов спеть что-нибудь повеселее. Они тут же достали музыкальные инструменты для аккомпанемента; это оказались свирель, похожая па античную флейту, и простой барабан из обожженной глины, расширявшийся кверху; на самую широкую часть была натянута тончайшая кожа, обычно ее натягивают, предварительно нагрев над огнем. И вот зазвучала такая страшная, дикарская музыка, что она поглотила все наше внимание и мы даже забыли спросить смысл слов, стараясь различить в этом грохоте хотя бы одну музыкальную фразу. Однако вскоре наше любопытство привлек толстый турок в зеленом тюрбане, потомок Мухаммеда; его, должно быть, эта мелодия привела в экстаз: он медленно поднялся, приплясывая в такт то на одной, то на другой ноге, затем, видимо решившись, принялся самозабвенно исполнять свой неуклюжий и сладострастный танец. Когда он остановился, мы стали осыпать его похвалами, выражая свой восторг этим неожиданным удовольствием, которое он нам доставил; он непринужденно ответил, что именно так на площадях Каира танцуют альмеи. К счастью, будучи парижанами, мы не слишком верили ему и поэтому отнеслись к его высказыванию достаточно скептически.
Весь день прошел в подобных музыкальных и хореографических развлечениях. Перед нами открывались живописные берега Нила, заросшие яркой зеленью; вечером быстро село солнце, и его последние лучи расцветили своими теплыми красками прелестную деревушку и верхушки пальм над нею.
Мы устроились на корме, где матросы соорудили палатку или скорее нечто наподобие навеса из холстины, крепившегося на двух гибких тростниковых жердях; мы разостлали ковер и заснули.
Утром, проснувшись, мы обнаружили, что пейзаж со вчерашнего дня не изменился, разве что, по мере того как мы поднимались вверх по течению, деревни попадались все реже и становились все меньше.
День прошел в тех же развлечениях, вот только потомок Мухаммеда казался нам уже не столь забавным, как накануне: вероятно, мы просто привыкли к смешному.
На следующее утро песни зазвучали очень рано, когда мы еще спали; открыв глаза, мы было решили, что экипаж исполняет в нашу честь серенаду; ничуть не бывало; дул встречный ветер, и матросам приходилось грести изо всех сил, чтобы справиться с течением. Капитан джермы распевал во все горло литанию, и на все куплеты арабы отвечали: "Элейсон". При каждом припеве лодку относило назад на пятьдесят шагов.
Капитан уверил пас, что если так пойдет и дальше, то к вечеру или, уж во всяком случае, на следующее утро мы непременно окажемся опять в Абу-Мандуре. Он отдал приказ причалить к берегу возле одной из деревень, мимо которой мы проходили, пятясь назад. Как только привязали лодку, я сразу же выскочил на берег и направился к ближайшему дому; мне с трудом удалось раздобыть там немного молока; мы расположились за глинобитной стеной, чтобы спастись от раскаленной песчаной пыли, и принялись за еду. Вдруг мы увидели направляющуюся к нам святую угодницу, блаженную чудовищного вида, напоминающую своим "одеянием" собрата из Даманхура; по если тот показался нам где-то даже привлекательным, то старуха выглядела ужасно. Она приближалась, и мною овладел сильный страх: а вдруг ей вздумается, увидев, что мы чужеземцы, одарить нас своими ласками? Я поспешил поделиться этой мыслью с остальными, которые от страха буквально задрожали всем телом. К счастью, наши опасения не оправдались: старуха ограничилась лишь тем, что попросила у нас милостыню; мы торопливо дали ей хлеба, фиников и несколько монеток; довольная полученным выкупом, она удалилась, позволив нам завершить трапезу. Через два часа ветер стих, и мы тронулись в путь.
Мы медленно продвигались вперед: встречный ветер сменился низовым, и, хотя наше судно сидело в воде всего на три фута, иногда оно касалось песчаного дна, таким образом, за четыре или пять часов мы с трудом проделали два-три лье. Вечером перед нами на красноватом горизонте медленно выросли три симметричных горы, четко прорисовываясь на фоне неба: пирамиды!
Пирамиды на глазах становились все больше, а слева, над самым Нилом, нависли первые гранитные склоны Ливийских гор. Мы замерли, не в силах оторвать глаз от этих гигантских сооружений, навевавших величественные воспоминания о далеком прошлом и гордость за события недавних дней. Здесь простиралось поле боя современного Камбиза, и, подобно Геродоту, видевшему трупы персов и египтян, мы тоже могли отыскать здесь останки своих отцов.
Солнце опускалось за горизонт, его отблески падали на стены пирамид, а их основание уходило в тень; вскоре сверкала лишь одна вершина, похожая на красный клин; затем и по ней скользнул последний луч, словно свет маяка. Наконец, это пламя будто отделилось от вершины, точно взметнулось в небо, чтобы мгновение спустя зажечь звезды.
Наш восторг граничил с безумием, мы аплодировали этим великолепным декорациям, а затем кинулись к капитану, умоляя его не трогаться с места ночью, чтобы на следующее утро можно было вновь полюбоваться величественным пейзажем, который предстанет нашему взору. Все складывалось на диво удачно: он, со своей стороны, объявил нам, что из-за трудностей навигации ему придется бросить здесь якорь. Мы еще долго стояли на палубе, глядя на пирамиды, пока их не поглотила тьма; потом отправились к себе под навес, хотя бы поговорить о пирамидах, раз уж их нельзя видеть.
Наутро я проснулся первым и с удивлением обнаружил: несмотря на то что уже давно рассвело, все еще спали. Я чувствовал сильное недомогание и разбудил своих спутников - все они тоже жаловались на нездоровье; мы вышли из-под навеса: воздух был тяжелым и удушающим, сквозь пелену раскаленного песка, поднятого ветром пустыни, пробивалось унылое, тусклое солнце. Мы ощущали страшную тяжесть, как бывает, когда попадаешь в слишком сгущенную атмосферу; казалось, воздух обжигал грудь. Не понимая, что происходит, мы огляделись: матросы и капитан неподвижно сидели на палубе джермы, закутавшись с головой в плащи так, что был закрыт даже рот, это придавало им сходство с персонажами Данте на рисунках Флаксмана16; живыми оставались лишь глаза, со страхом устремленные вдаль. Наше появление на палубе нисколько не отвлекло их от этого занятия; мы обратились к ним, но не получили ответа; наконец я осведомился у самого капитана о причине подобного уныния; тогда он указал рукой на горизонт и, по-прежнему закрывая рот плащом, произнес:
- Хамсин.
Едва прозвучало это слово, как мы сразу же увидели все признаки этого разрушительного ветра, которого так боятся арабы. Во все стороны гнулись пальмы. В небе с силой сталкивались потоки воздуха, ветер взметал вверх песок, хлеставший по лицу, и каждая крупинка обжигала, как искра, вылетевшая из горнила печи. Испуганные птицы покидали возвышенные места и летели, прижимаясь к земле, будто спрашивая, какая беда гнетет ее; стаи узкорылых ястребов кружились в небе с пронзительными криками, затем внезапно падали камнем на кусты мимозы, откуда вновь взмывали ввысь, стремительные и напряженные, как стрелы, ибо чувствовали, что дрожат даже деревья: неодушевленные предметы словно разделяли ужас живых существ. Ни один из этих признаков не ускользнул от внимания наших арабов, но по их бесстрастным, устремленным в одну точку глазам и по непроницаемым лицам невозможно было определить, являлось ли то добрым или дурным предзнаменованием. Поскольку при высоком атмосферном давлении хамсин не должен нанести серьезных разрушений, мы вышли на берег, взяв с собой ружья, и устроили засаду на длинноногих птиц. Мы шли по берегу реки, как настоящие охотники с равнины Сен-Дени, привыкшие идти вдоль канала, с той только разницей, что эти края куда более богаты дичью. Мы подстрелили несколько цапель и огромное число жаворонков и горлиц.
