Федор Раскольников - Кронштадт и Питер в 1917 году
Задача обуздания нижних чинов облегчалась еще тем обстоятельством, что морское офицерство, благодаря условиям сословно-дворянского приема, представляло замкнутую касту, служившую правящему классу не за страх, а за совесть. Те редкие офицеры-одиночки, которые сумели сохранить «душу живу» в этой удушливой клоаке и которые смотрели на матросов и на солдат как на равных себе, должны были искать способы дружеского общения с ними, прибегая к такой изощренной конспирации, словно они отваживались на тяжкое преступление.
Дисциплина — палка о двух концах. Она напоминает собою ту «цепь великую», которая, по словам поэта, «порвалась и ударила одним концом по барину, другим по мужику». Грубая военная дисциплина, с одной стороны, нестерпимо угнетала подчиненных, а с другой — она неимоверно развращала самих начальников. Побои, издевательства, доводящие до самоубийства, придирчивые притеснения — все это никого не удивляло, ни в ком по вызывало возмущения в старом Кронштадте. Исключение составляли только одни угнетаемые.
За адмиралом Виреном, адмиралом Бутаковым, полковником Стронским, этими патентованными деспотами, жадной сворой тянулась целая вереница мелких, честолюбивых карьеристов, готовых решительно на все ради своекорыстных соображений, для того, чтобы выдвинуться на поприще служебной карьеры, и в своем рвении иногда затмевавших изобретательность своих повелителей.
Этот давящий гнет царского режима жгучей ненавистью воспламенял сердца всех, изнемогавших под его бременем. Редкий матрос жил без мечты свергнуть проклятый, ненавистный режим. Вот почему нигде так не ценили завоеваний революции, нигде так не боялись их потерять, как в 1917 г. в красном Кронштадте.
* * *Что же заставило царский режим, вообще никому не дававший пощады, еще более судорожно стиснуть Кронштадт, обратить его в какой-то зловещий, мрачный и жуткий застенок? Ответить на это нетрудно. Стоит лишь вспомнить эпоху 1905–1906 гг. Уже тогда Кронштадт высоко держал Красное знамя. Вооруженное восстание 26–27 октября 1905 г. вписало золотую страницу в историю русского революционного флота. Наконец, неисчерпаемая, непримиримая революционность Кронштадта заставила его вторично поднять военный мятеж летом 1906 г.[42] Однако и на этот раз храброе и славное дело кронштадтцев, к несчастью, кончилось неудачей. Кронштадт оказался одиноким; он не был поддержан Россией.
Правительство царя никогда не могло простить кронштадтцам этих двукратных бурных восстаний. Оно не могло примириться с мыслью о революционности гарнизона крепости, расположенной под боком столицы.
И оно озлобленно мстило Кронштадту. Оно панически боялось революционных выступлений, которые могли бы послужить призывным сигналом для всей России; оно дало себе клятву согнуть кронштадтцев в бараний рог, вытравить у них всякое подобие революционного духа, вынудить их к смиренной покорности.
В этой борьбе с революционными матросами Кронштадта были пущены в ход не только жесточайшие репрессии, но и тончайшие ухищрения политического сыска. Усердие некоторых отбросов офицерства было так велико, что они устроили из своих кораблей форменные подотделы охранного отделения, для того чтобы выследить «крамолу» и отправить на каторгу наиболее развитых, наиболее революционных матросов. Но чем сильнее давил гнетущий процесс виреновского бесчинства, тем быстрее нарастало открытое недовольство, тем скорее пробуждалась мысль о вооруженном противодействии. И порой ото скрытое кипучее негодование прорывалось наружу.
Так, в 1915 г. на линейном корабле «Гангут» неожиданно разразился бунт, возникший на почве недовольства офицерами[43]. Нужно ли прибавлять, что скорбный список матросов, казненных царем, увеличился еще на несколько фамилий, а каторжные тюрьмы заключили в свои стены десятки живых людей, брошенных туда па медленное умирание. Этот бунт был стихийной вспышкой. По наряду с этими стихийными проявлениями шла упорная и сознательная организационная работа.
С 1905 г. в Кронштадте почти все время преемственно существовали нелегальные партийные организации. Особенное оживление партийной деятельности стало проявляться с 1912 г., когда начал изживаться реакционный период, а наметившийся подъем рабочего движения пробудил интерес к политической жизни и повлек за собой огромный приток членов большевистской партии. Едва проваливалась одна организация, как на ее месте тотчас же возникала другая. Превосходная школа, пройденная в нелегальных партийных ячейках, создала ко времени революции опытный кадр партийных работников.
* * *Кроме морских частей в Кронштадте квартировало несколько артиллерийских и пехотных полков, а также войска специального назначения: саперы, телеграфисты, железнодорожники и т. д.
Во времена реакции между морскими и сухопутными частями существовала глухая вражда. Царские власти прилагали все усилия, чтобы натравить солдат на матросов, посеять между ними непримиримую рознь. Своими речами они всячески поддерживали взаимное недоверие между теми и другими. Порою в городе происходили кулачные бои и самые настоящие драки между «флотскими» и «армейцами», как в просторечии называли тех и других. Господа вирены в таких случаях потирали руки.
«Разделяй и властвуй» — эта старая формула была жизненным принципом их подлой, лукавой политики.
Солдаты Кронштадтского гарнизона мало чем отличались от солдат других местностей, но, благодаря неустранимому соприкосновению с более культурным элементом морских команд, их политическая сознательность, их культурная зрелость была все-таки выше, чем их товарищей, расквартированных в других местностях России.
В 1905–1906 гг. во время кронштадтских восстаний сухопутные полки дружно действовали рука об руку с морскими частями. Но в наступившую затем реакционную пору об этот лед возобновившегося недоверия матросов к солдатам разбивался всякий революционный порыв, и только революция 1917 г. окончательно разбила этот лед.
Глава III. РАБОТА В КРОНШТАДТЕ
В одной из комнат Кронштадтского партийного комитета я сразу наткнулся на группу руководящих товарищей. Здесь находились: старый потемкинец Кирилл (Орлов), студент-психоневролог, освобожденный из «Крестов» событиями Февральской революции — Семен Рошаль, Дмитрий Жемчужин[44] и, наконец, тов. Ульянцев, бывший каторжанин, осужденный в конце 1916 г. по нашумевшему делу кронштадтских моряков[45]. Этот процесс получил широкую огласку в связи с тем, что его суровый приговор вызвал единодушную волну рабочих забастовок протеста в Петрограде, Москве и во многих провинциальных городах.
