Владимир Дроздов - Над Миусом
Со всеми предосторожностями водитель машины Леднева преодолел проезд в минном поле. На ухабистой дороге бочка с бензином, грохоча и позванивая, как живая носилась по кузову. И автоматчики прыгали, спасаясь от нее, словно кошки, напившиеся валерьянки, - то и дело им приходилось прерывать песню "Эх, дороги!", которую затянули при выезде из Матвеева Кургана. В заднее стекло кабины полуторки Леднев все это видел, однако машину не останавливал. Не хотелось мешать водителю-тому и так приходилось непрерывно переключать скорости, напряженно крутить баранку. Лишь поднявшись на высоты правого берега реки Миус, Леднев сказал:
- Ну-ка притормози!
Тотчас автоматчики выпрыгнули из кузова, и старший спросил:
- Разрешите, товарищ капитан, иошуровать в немецких окопах? Доски бы найти, укрепить проклятую бочку.
Леднев предупредил:
- Только поосторожнее, немцы могли оставить там мины-сюрпризы. Не хватайтесь ни за какие проволочки, не зацепляйтесь ни за какие выступы. Вообще, будьте повнимательнее.
А сам повернулся к востоку, окинул взглядом пойму реки, полуразрушенный Матвеев Курган, окопы нашей пехоты. Далеко немцам отсюда было видно! С этих стометровых высот весь наш передний край простреливался.
Наверно, только ночью можно было нашим подвозить еду, боеприпасы. Да и то осветительные ракеты не давали покоя... А ведь Ледневу, когда он пролетал через линию немецкой обороны, разница высот между окопами наших войск и блиндажами "неприступного Миус-фронта" не казалась такой большой. И он тогда не понимал, как трудно приходилось нашим пехотинцам. Теперь понял.
- Товарищ капитан! Чего мы нашли-то!
Рывком Леднев оборотился и даже издали заметил: автоматчики необычно возбуждены, взбудоражены. В тревоге бросился к ним на помощь. Она, однако, не потребовалась. Просто парни были страшно удивлены комфортабельностью немецких окопов, блиндажей. Глубокие, сухие, чистые, они внутри кое-где даже были обшиты досками. Но звали автоматчики Леднева посмотреть офицерскую землянку, расположенную чуть поодаль. Действительно, она выглядела как просторная комната - полы, стены и потолок из плотно подогнанных досок.
В правом углу-рояль. Слева-диван, кресла, круглый стол. Над ним электрическая люстра с хрустальными подвесками. На полу - пушистый зеленый ковер.
А на столе... чашки с чаем, печенье в хрустальной вазе, сахар в настоящей фарфоровой сахарнице! И впечатление: немцы только что отсюда ушли - вот-вот вернутся!
Леднев сказал:
- Видите, как поспешно они бежали-даже не допили свой чай! Нам вот с вами на войне ни диванов, ни ковров не требуется!
- Коврик-то неплохо бы прихватить в дорогу. Сподручнее на нем под машиной спать, чем на голой-то земле, если заночевать придется, - весело заметил старший из автоматчиков.
Леднев рассмеялся, сказал:
- Ладно, берите трофейный коврик. Только и доски, за которыми шли, не позабудьте на радостях.
Первый же попавшийся по дороге хутор Степановский был совершенно разрушен. Ничто не говорило о том, что здесь недавно жили люди. И сады, сожженные, раздавленные танками, походили на какие-то невзрачные, убогие лишайники.
И в хуторах Федоренко, Гармаш, Самарский жителей не осталось, как, впрочем, и ни одного целого дома. А ведь именно в этом районе Тарасенко указал место приземления Лаврова на парашюте. Леднев нашел и тот сарай, около которого неделю назад Тарасенко так смело садился на "кукурузнике". От сарая остались одни кирпичные столбики по углам да гора золы.
Зато Леднев еще издали заметил жителей в следующем хуторе. Они вышли навстречу его автомашине.
И сразу окружили ее, едва она остановилась. Да, многие здесь слыхали; километрах в шести-семи к югу, около хуторов Шароны и Раскиты, неделю назад немцы взяли в плен русского летчика, спускавшегося на парашюте.
Подробностей жители сообщить не могли - в последние дни прятались в подвалах. Немцы ведь угрожали увезти всех трудоспособных в Германию.
- Та им не до нас було, як тикалы! - счастливо улыбаясь, радовались вслух дивчата и жннки.
Конечно, спросили:
- Ну як же там на фронте?
Леднев коротко рассказал о решающей победе на Курской дуге, об освобождении Орла, Белгорода, Харькова, о продолжавшемся наступлении наших войск к Днепру, к Киеву...
А затем скомандовал автоматчикам:
- По коням!
Оба паренька моментально взобрались в кузов, и Леднев повернул машину на юг - поехал теперь вдоль бывшей линии фронта.
Он был огорчен сообщением - летчик взят в плен!
Давно Леднев решил: если его собьют над территорией, занятой немцами, он будет отбиваться до предпоследнего патрона своего "ТТ". Ну, а последний - себе в висок.
И так же, как самого себя, и своих товарищей не мог представить в этом униженном состоянии-пленный!
Поглядывая бегло на мелькающие мимо поля, Леднев все время ощущал... какое-то неудобство, что ли. Наконец, уже подъезжая к хутору Шароны, понял: пажити раздроблены, изрезаны на небольшие полоски! Открытие поразило Леднева почти так же сильно, как впервые увиденные колхозные нивы в конце двадцатых годов. Но тогда, юный комсомолец, он испытывал радость, гордость.
А теперь - горечь. Очень уж жалкими, несчастными показались Ледневу эти сиротские наделы. И он не удивился, когда с одной делянки - из высокой густой кукурузы - вышел на дорогу по-нищенски убого одетый старик. Однако, хотя и в лохмотьях, держался он с чувством собственного достоинства. Неторопливо поднял руку, попросил подвезти его.
Леднев остановил машину.
Тут старик подтянулся-стал "руки по швам", словно по команде "смирно", и одним духом выпалил:
- Иван Семенович Палий - уполномоченный Советской власти!
Невольно Леднев про себя улыбнулся: "Ну, сильна Советская власть! Бывший предсельсовета? Нет, вряд ли". Спросил:
- Не слыхали, Иван Семенович, про нашего летчика - будто его недавно где-то здесь в плен взяли?
- Так чего ж я вас остановил-то? Вижу-летчики едут. А дело это мне самолично наблюдать пришлось.
Иван Семенович рассказывал долго. Видимо, ему доставляло удовольствие внимание, с которым его слушали летчик, два солдата и шофер. Леднев быстро понял: да, Палий описывает тот самый воздушный бой двух "кобр" с "рамой". Он даже и число назвал приблизительно верно - двадцать четвертое августа. Правда, у старика получалось, будто бы "один-то русский летчик все из пушки по "драбине", да все мимо, мимо. Ну а она, не будь дура, извернулась да и отбила ему хвост, и сама низко так до земли пошла и за курганами скрылась". Но это, возможно, тоже было падением. А наш самолет, по словам Палия, опускался, кружась, носом вверх. Так же описывал Тарасенко штопор лавровскои машины. Иначе она и не должна падать без хвоста - только вниз тяжелым мотором, расположенным у "кобры" за спиной летчика. Сошлось в рассказах Палия и Тарасенко и то, как Лавров покидал свой самолет - "когда уж недалеко от земли был". Но самое главное, что поведал Палий: наш второй летчик сначала кружился над парашютистом, а потом атаковал автомашины с немецкими солдатами, направляющиеся к парашютисту. Одну из них он повредил - она остановилась, солдаты из нее повыпрыгивали.
