Глеб Сташков - Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции
У Марии Федоровны, что называется, взыграл скандинавский патриотизм. Строго говоря, Финляндия не Скандинавия. Но финны – народ тихий, а в сопротивлении участвовали почти исключительно шведы.
Мария Федоровна пишет царю гневные письма. Сам по себе финляндский вопрос, конечно, второстепенный. Интересен набор аргументов. Первый. Твоя политика в Финляндии ведет к революции. Второй. Это, собственно, не твоя политика. Тебя обманывают, твоим именем прикрываются разные проходимцы вроде Бобрикова. Услышь правду, раскрой глаза.
Ровно то же самое будут говорить Николаю II накануне февраля 1917-го. Только вместо Финляндии будет Россия, а вместо Бобрикова – Распутин и Александра Федоровна.
И поведение Николая II в обоих случаях одинаковое. Сначала он оправдывается перед матерью, что-то ей обещает, но ничего не исполняет. Уверяет, что смута «не идет из народа, а наоборот – сверху». А в итоге: «Я несу страшную ответственность перед Богом и готов дать Ему отчет ежеминутно, но пока я жив, я буду поступать убежденно, как велит моя совесть. Я не говорю, что я прав, ибо всякий человек ошибается, но мой разум говорит мне, что я должен так вести дело». И вообще, лучше «предоставь руке Господа направлять мой тяжелый земной путь»[78].
Полное отсутствие логики – то ли совесть велит, то ли разум говорит. Неуверенность в собственной правоте и в то же время упрямство. Чувство обреченности и упование на промысел Божий. Точно такого же Николая II мы увидим в 1916 году. Но цитируемое письмо к матери он написал в 1902-м. Когда не было никакого Распутина. Когда не было никакого политического влияния Александры Федоровны. Просто Николай II всегда был таким. И чем сложнее ситуации, тем ярче проявлялись в нем эти черты. А «темные силы», «придворная камарилья», «закулисье» могли оказывать влияние только тогда, когда попадали в унисон с мыслями, а скорее даже – чувствами, самого царя.
Кроме того, Николай II мог подчиниться только влиянию человека, обладающего ясной и четкой системой взглядов. Таким человеком будет, скажем, Столыпин. Или жена – Александра Федоровна. Мария Федоровна таким человеком не была. Она улавливала общественное настроение, но не более того.
Во внешнеполитических вопросах Мария Федоровна разбиралась лучше, чем во внутренних, но и здесь ее наивность поражает. В феврале 1904 года, когда началась война с Японией, она пишет сестре Александре: «Я нахожу, что вся Европа должна выступить заодно против этих язычников и уничтожить всю желтую расу!»[79] Не будем обращать внимания на призыв к геноциду. Спишем на излишнее волнение. Но Мария Федоровна адресует письмо английской королеве. А Англия – союзница Японии. И обязана вступить в войну на ее стороне, если хоть одно европейское государство поддержит Россию. Заклинания «выступить заодно против язычников» выглядят просто смешно.
Впрочем, обстановка внутри страны становится еще более угрожающей, чем на Дальнем Востоке. Летом 1904 года эсер Егор Созонов убил министра внутренних дел Плеве. Общество не скрывало радости. Плеве считался крайним реакционером, гонителем земских либералов (справедливо) и организатором кишиневского погрома (безо всяких оснований). Положение усугублялось неудачной русско-японской войной.
Николай II стоял на перепутье – продолжать закручивать гайки или начать либерализацию. Все зависело от того, кого он назначит новым министром внутренних дел. Тут уже не кадровый вопрос, а вопрос дальнейшего политического курса. Это сегодня министр внутренних дел – всего-навсего главный полицейский страны, а тогда он определял всю внутреннюю политику.
Николай подписал указ о назначении Бориса Штюрмера, что значило продолжение политики Плеве. Об этом – правда, совершенно случайно – узнала Мария Федоровна. И настояла на отмене указа, пропихнув в министры своего ставленника – князя Петра Святополк-Мирского.
Князя Святополк-Мирского часто сравнивали с графом Лорис-Меликовым. Программа Мирского на самом деле была очень похожа на программу Лорис-Меликова: постараться найти компромисс с либеральной общественностью, а как вершина либерализма – привлечение выборных в Государственный совет.
Святополк-Мирский дал некоторую свободу печати, вернул сосланных прежним министром земцев. Сначала общественность захлебывалась от восторгов и окрестила его правление «весною Святополк-Мирского», хотя на дворе стояла осень. Но вскоре общественность решила, что отдельных уступок ей мало и потребовала полноценного парламента.
В ноябре 1904-го как раз исполнялось 50 лет судебной реформе Александра II – самой последовательной и либеральной из всех его реформ. По стране прокатилась так называемая «банкетная кампания». Русские традиционно любили подражать французам, а те когда-то тоже устроили «банкетную кампанию», которая привела к свержению короля Луи-Филиппа.
Российская интеллигенция больше не выбирала между конституцией и осетриной с хреном. Она нашла консенсус: за осетриной с хреном требовать конституции. Святополк-Мирский закрывал глаза на «банкетчиков». Хотя именно они раскачали лодку, а революция 1905 года, по сути, началась не с расстрела рабочих 9 января, а с «банкетной кампании». Те же люди, которые в ноябре ораторствовали на банкетах, в январе составляли петицию для петербургских рабочих.
Разумеется, существовали и противники нового курса. «Весна» их не восхищала, а министра они называли не иначе как Святополк Окаянный. И во главе этих людей стоял деверь Марии Федоровны – великий князь Сергей Александрович.
Мария Федоровна поддерживает своего ставленника. Грозит царю: «Если тронут Мирского, я возвращаюсь в Копенгаген». Но, по словам министра, «она не особенно понимает, в чем дело, видит, что плохо, и боится новшеств». Вдовствующая императрица соглашается с программой Мирского, но отвергает ее главный пункт – привлечь выборных к законодательной работе. Она стоит за компромисс с общественностью, но возмущается земским съездом: «Это ужасно, они дают советы, когда никто их об этом не просит». Но прислушиваться к советам общественности – основа всей политики Святополк-Мирского. В итоге министр с горечью признается: «Она еще менее конституционалистка, чем государь»[80].
В 1905-м Мария Федоровна совсем растерялась. И действительно – от греха подальше – уехала в Копенгаген. Но даже там она продолжает чувствовать общественные настроения. 16 октября, когда Николай II метался между диктатурой и конституцией, она советует ему опереться на Витте. Поскольку он единственный «может тебе помочь и принести пользу», да и вообще он «гениальный, энергичный человек с ясной головой»[81].
