Василий Шульгин - Дни.
-Можно поступить разно:
1) Позвать Прогрессивный блок, т.е., другими словами, кадет, и предоставить им составить кабинет: пробуйте, управляйте.
что из этого вышло бы – бог его знает. Разумеется, кадеты чуда бы не сделали. но, вероятно, они все же выиграли бы время. Пока разобрались бы в том, что кадеты не чудотворцы, прошло бы несколько месяцев, – а там весна и наступление, которое все равно решит дело: при удаче выплывем, при неудаче все равно потонем.
2) Если же не уступать власти, то надо найти Столыпина-второго… Надо найти человека, который блеснул бы перед страной умом и волей… Надо сказать второе "не запугаете" , эффектно разогнать Думу и править самим, – не на словах, а на самом деле – самодержавно…
3) Если кадет не призывать, Столыпина-второго не находить, остается одно: кончать войну. Вне этих трех комбинаций нет пути, т.е. разумного пути.
Что же делают вместо этого? Кадет не зовут, Думы не гонят. Столыпина не ищут. Мира не заключают, а делают – что?.
Назначают «заместо Столыпина» – Штюрмера, о котором Петербург выражается так:
– Абсолютно беспринципный человек и полное ничтожество…
За внешность его называют «святочным дедом»… Но этот «дед» не только не «принесет» порядка России, а «унесет» последний престиж власти…
К тому же этот «святочный дед» с немецкой фамилией…
* * *Разумеется, шпиономания – это отвратительная и неимоверно глупая зараза. Я лично не верю ни в какие «измены», а «борьбу с немецким засильем» считаю дурацко-опасным занятием. Я пробовал бороться с этим и даже в печати указал, что, «поджигая бикфордов шнур, надо помнить, что у тебя на другом конце»… Я хотел этим сказать, что нельзя всякого немца в России считать шпионом только потому, что он немец, памятуя о принцессе Алисе гессенской, которая у нас Государыней… Меня прекрасно поняли и тем не менее изругали с «Новым временем» во главе.
Все это так, но все же нельзя с этим не считаться, когда все по мешались на этом, когда последние неудачи на фронте приписывают тому, что некоторые генералы носят немецкие фамилии. Это нестерпимо глупо, но ведь все революции во все века двигались какими-нибудь круглоидиотскими соображениями.
* * *Измена…
Это ужасное слово бродит в армии и в тылу… Началось это еще с Мясоедова в 1914 году, а теперь кого только не обвиняют? Вплоть до самых верхов бежит это слово, и рыщут даже вокруг Двора добровольные ищейки. как будто недостаточно зла причинено России бессознательно, чтобы обвинять еще кого-то в измене…
И это, положительно, как зараза. Люди, которые, казалось, могли бы соображать, и те шалеют…
На этой почве едва не треснул блок… Во всяком случае, издал неприятный скрип…
* * *Это было несколько дней тому назад… Мы готовили «переход к очередным делам» по случаю нового созыва Государственной Думы. Это вошло уже в обычай. В обычай вошло и то, что переходы эти заключают три части: привет союзникам, призыв к армии – твердо продолжать войну, резкая критика правительства…
Как всегда, мы собирались в комнате N 11. Пасмурное петербургское утро с электричеством. Над бархатными зелеными столами уютно горят лампы под темными абажурами.. .
Милюков, Шингарев, Шидловский, Капнист-второй, Скоропадский, Львов-второй, Половцов-второй, я.
Председательствовал Шидловский.
Был прочитан проект перехода. В нем было роковое слово:
Правительство обвинялось в «измене»…
Резко обозначалось два мнения…
Мнение № 1.Обращаю внимание на слово «измена»…
Это страшное оружие. Включением его в резолюцию
Дума нанесет смертельный удар правительству. Конечно, если измена действительно есть, нет такой резкой резолюции, которая могла бы достаточно выразить наше к такому факту отношение. Но для этого нужно быть убежденным в наличности измены. Все то, что болтают по этому поводу, в конце концов, только болтовня. Если у кого есть факты, то я попрошу их огласить. На такие обвинения идти с закрытыми глазами мы не можем.
Мнение № 2.Надо ясно дать себе отчет, что мы вступаем в новую полосу… Власть не послушалась наших предостережений. Она продолжает вести свою безумную политику… Политику раздражения всей страны… Страны, от которой продолжают требовать неслыханных жертв… Мало Того: назначением Штюрмера власть бросила новый вызов России… Эта политика, в связи с неудачами на фронте, заставляет предполагать самое худшее. Если это не предательство, то что же это такое? Как назвать это сведение на нет всех усилий армии путем систематического разрушения того, что важнее пушек и снарядов, – разрушения духа, разрушения воли к победе?. Если это не предательство, то это, во всяком случае, цепь таких действий, что истинные предатели не выдумали бы ничего лучше, чтобы помочь немцам…
Мнение № 1.Все это так, но все же это не измена. Если этими соображениями исчерпываются доводы в пользу включения этого слова в нашу резолюцию, то для меня ясно: измены нет, а, следовательно, нужно тщательно избегать этого слова.
Мнение № 2.Это слово повторяет вся страна. Если мы откажемся от него, мы не скажем того, что нужно, того, что от нас ждут… Но это будет политикой страуса: если этого слова не скажет Государственная дума, то оно все же не перестанет повторяться всюду и везде, в армии и в тылу… Но если в чрезмерной добросовестности мы спрячем голову под крыло и промолчим, то прибавится еще другое: скажут – Дума испугалась. Дума не посмела сказать правду, Дума покрыша измену, Дума сама изменила… Мы ничего не переменим в настроении масс, но только вдобавок к разрушению всех скреп Государства похороним еще и себя… Рухнет последний авторитет, которому еще верят… Рухнет доверие к Государственной Думе. Когда это случится, а это непременно случится, если мы хотя бы в смягченном виде не выскажем того, чем кипит вся Россия, – тогда это настроение и рассуждение найдут себе другой выход… Тогда оно выйдет на улицу, на площадь… Мы должны это сказать, если бы и не хотели… Мы должны понимать, что мы сейчас в положении человеческой цепочки, которая сдерживает толпу… Да, мы сдерживаем ее, но все имеет свой предел…
Не наша вина, что это невыносимое положение продолжается так долго. Толпа нас толкает в спину… Нас толкают, и мы должны двигаться, хотя и упираясь, сколько хватает наших сил, но все же должны двигаться… Если мы перестанем двигаться, нас сомнут, порвут, и толпа ринется на тот предмет, который мы все же охраняем, – охраняем, бичуя, порицая, упрекая, но все же охраняем…
Этот предмет – власть… Не носители власти, а сама власть… Пока мы говорим, ее ненавидят, но не трогают… Когда мы замолчим, на нее бросятся.
