Валентина Чемберджи - XX век Лины Прокофьевой
Девушка сначала боялась ехать так далеко, но мать Сергея сказала: „Мадемуазель, я научу Вас верховой езде и игре на фортепиано; и мой маленький сын очень симпатичный и талантливый“. Так что обратно они вернулись вдвоём.
Луиза рассказывала мне почти в тех же словах, в каких позднее описывал в своей книге Сергей, как она добралась до их дома, усталая и голодная, и накинулась на бутерброды с джемом, которые ей предложили. Но джем пах рыбой и был настолько солёным, что у неё на глазах выступили слёзы. Она с усилием проглотила икру, только из вежливости.
Сергей пытался научить её русскому языку по своей книге с картинками, произнося по-русски названия того, что было нарисовано.
Предполагалось, что Луиза будет проводить с ним всё время; но иногда он не слушался. Ему разрешали играть с крестьянскими детьми. Существовала такая странная причуда: передвигаться на ходулях. У Сергея была пара ходуль, и они с Луизой наверняка учились ходить на них.
Луиза должна была неотлучно находиться при нём, когда он уходил из дома, но самой важной её задачей было следить за тем, чтобы он не упал. Он, конечно, иногда падал, и тогда Луиза получала выговор. Мать больше всего беспокоилась за его руки, дрожала над ними.
Сергей был единственным ребёнком – две его сестры умерли в младенчестве, ещё до его рождения, но она не любила говорить на эту тему и говорила только, что у неё есть единственный сын».
«Зрение Марии Григорьевны оставалось очень плохим, она различала только силуэты. Если я покупала какое-нибудь платье, она спрашивала меня, какого оно цвета, потом сколько оно стоит, прибавляя обычно, что надо бережно относиться к заработкам Сергея; я часто отвечала, что это подарок мамы, и зачастую так оно и было. Тем самым я избегала дальнейших расспросов на эту тему. Но всё это было позднее, когда мы уже все вместе жили в Париже.
Летом 1920 года Сергей вместе с Дягилевым работал над „Шутом“ в доме, который снял в Mante-la-jolie, на берегу Сены, недалеко от Парижа.
Там жила мама, бывала кузина Соня, часто приезжали обсуждать спектакль Наталия Гончарова и её муж Ларионов. Сергей и Ларионов оба были большими шутниками, и иногда после репетиции Ларионов рисовал с Сергея смешные наброски. Сергей принимал забавные позы, задирал ногу, а его мама говорила: „Вы не должны позволять себе столь недостойное поведение. Это останется для потомства! Что подумают о вас люди?“
Он, конечно, задирал ногу ещё выше, и мама настолько огорчалась, что покидала комнату. Но это были всего лишь шутки, и они просто поддразнивали её.
Расположенный на берегах Сены, дом был окружён прекрасными лесами. Обыкновенно Сергей провожал меня в Париж, потому что его мама не хотела, чтобы я ездила одна. Мы брали купе первого класса; и однажды перед тем, как поезд отошёл от платформы, он поцеловал меня. Молодёжь, стоявшая по другую сторону рельс немедленно начала кричать „Жених и невеста!“, что меня очень смутило».
«Премьера в Париже состоялась весной 1921 года и вызвала сенсацию. Либретто написано на основе русской народной сказки, – оригинальное название „Сказка про шута, семерых шутов перешутившего“. Поскольку костюмы были особыми и не слишком привычными для танцев, постановка нуждалась в профессиональном танцовщике, помощнике и советчике. Им стал член дягилевской группы Славинский – прекрасный танцовщик. Постановка требовала „деревянных“ механических жестов, наподобие марионеток. В конце концов Славинский стал основным ответственным за постановку.
Сергей использовал темы, который сочинил ещё в 1915 году. Он часто прибегал к такой практике. У него была записная книжка, куда он записывал посещавшие его идеи, и иной раз пользовался какой-нибудь несколько лет спустя.
Публика пришла в некоторое замешательство, так как это было совершенно ново для неё, но у критики, музыкантов, музыкального Парижа балет имел огромный успех.
После спектакля мы довольно большой толпой отправились в ресторан (boite) на Монмартр праздновать премьеру. Пили шампанское, к которому я не привыкла. Я неважно почувствовала себя и отправилась в кабинет для дам; и потом я совершенно отчётливо запомнила, что кто-то стянул у меня с запястья часы. Это был подарок мамы, и поэтому я очень расстроилась. Мне казалось, что это сделала Гончарова. Так или иначе, но кто-то в дамской комнате оказался воришкой. Я была под парами шампанского, и он воспользовался этим. Вернувшись к столу, я спросила Гончарову, нет ли у неё моих часов. Сначала все удивились, но когда я объяснила, что случилось, посыпались шутки, стало понятно, что меня обокрали. Но нам было неприятно, и Сергей на следующий же день купил мне другие часы».
«Летом 1921 года Сергей снял дачу „Ле Рошле“ (Les Rochlets) в St. Brevin-les-pins, по нижнему течению Луары в Бретани, и пригласил меня приехать. Там он должен был очень много сочинять и заниматься и хотел, чтобы я составила компанию его маме и следила за хозяйством. К этому времени я уже и сама жила в Париже. Дэниэлз и миссис Гарвин вернулись в Америку. Все разъезжались на каникулы, и я приняла это приглашение. Мать Сергея очень хотела, чтобы я присоединилась к ним, так как мы уже стали хорошими друзьями.
В то лето мы с Сергеем решили, что моим сценическим псевдонимом будет фамилия бабушки „Любера“, но в дальнейшем оказалось, что мне больше нравилось быть Линой Прокофьевой, и я пользовалась псевдонимом редко.
Недалеко от нас в другой деревушке в Бретани жил поэт Константин Бальмонт с семьёй. Сергей заканчивал свой Третий Фортепианный концерт, работая на ужасном пианино. Однажды Бальмонт прошёл через комнату, в которой играл Сергей, и впечатление, произведённое на него музыкой, было таким сильным, что он написал стихотворение – два четверостишия, очень выразительных и ярких. Бальмонт занимал важное место в Российской поэзии, но в СССР он был persona non grata. Поэтому его стихотворение, посвящённое Третьему фортепианному концерту, никогда не было напечатано. Бальмонт читал свои стихи нараспев, закинув назад голову, они нравились Сергею, и он написал пять романсов на его стихи.
Я всегда слушала, когда Сергей сочинял, и во мне до сих пор сохранилось огромная любовь к композиторскому процессу. Это очень трудно объяснить. Он оказывался в другом мире, когда сочинял музыку; и живя рядом с ним, я чувствовала себя так, словно попала с ним вместе в этот мир.
Эффект, который производил на меня этот процесс, приносил мне почти физически ощутимое удовлетворение. Вы отрывались от земли и всех её проблем, вы оказывались в „вечности“, – не знаю, как выразиться точнее. В этом заключено нечто гораздо большее, чем может себе представить большинство людей. Думаю, что причина необыкновенной близости между Сергеем и мной, особенно в то время, крылась в том, что я чувствовала частичку того, что чувствовал он сам. Я с самого начала понимала то, чего не понимала тогдашняя публика.
