Валентина Чемберджи - XX век Лины Прокофьевой
Я работала с ней отчасти переводчицей, отчасти секретаршей. Это была Брешко-Брешковская[8], польского происхождения, с политической кличкой „Бабушка русской революции“. Одна из основательниц революционного движения. Я видела многих из этих людей, хотя они не проявляли ко мне особого интереса, потому что меня совершенно не интересовала политика. Она скоро уехала. Думаю, она пробыла не больше месяца, но произвела на меня огромное впечатление, потому что была совершенно выдающейся личностью. Она никогда не навязывала мне своих взглядов, но у неё были основательные, прекрасные жизненные принципы. Этими принципами люди должны были бы руководствоваться, это гуманистические основы. Её личность наложила свой отпечаток на меня. Она была первым из моих идеалов. Её семья лишила Брешковскую наследства, которое было огромным. Она принесла свою жизнь в жертву, отказавшись от всего, по праву ей принадлежавшего».
«Наверное, это происходило перед Первой Мировой войной, не позже, потому что потом события понеслись с огромной скоростью. Встреча с Прокофьевым, поездка в Европу и обучение пению, знакомство с его матерью и Этталь, наше бракосочетание, возвращение в Париж и наш ребёнок. События последовали друг за другом как водопад, наплывая друг на друга, перегоняя одно другое».
«Я поехала в Париж с друзьями моей мамы, которые должны были „следить за мной“, к её величайшему облегчению. В Париже им принадлежала квартира на Рю Бассано. Они водили знакомство с массой людей, и я выходила с ними иной раз.
Помню, что когда я покидала дом, мама налила мне стакан молока. Она всегда перекармливала меня, считала, что у меня малокровие. Странные идеи были распространены тогда: мама Сергея тоже постоянно спрашивала меня, какого цвета у Сергея губы, чтобы проверить, нет ли у него анемии. Абсурд! Но в те дни это так не выглядело. В любом случае, я попросила стакан воды, а мама побежала налить мне молока. Стакан опрокинулся на рояль, но мама даже глазом не моргнула.
Я самостоятельно совершила поездку на трансатлантическом судне, чего мама так отчаянно боялась. На борту было несколько музыкантов и других интересных людей. Друзья встретили меня в Гавре.
Это были совершенно необыкновенные люди. Миссис Кларита Дэниэл, урождённая Спенсер, и её подруга, миссис Джули Гарвин, активный член продовольственной программы для Франции во время Первой Мировой Войны. Кларита же – первая американская лётчица. Удивительная женщина, искренняя, добрая, милая; она даже вызывала ревность у мамы, потому что я её очень сильно любила.
Среди друзей, которых я встречала в их доме, был китайский дипломат, который непрестанно звонил и пытался вытащить меня из дома. „Вам нравятся цыгане? – спрашивал он меня, – Я найму какой-нибудь оркестр, чтобы они пели под вашими окнами“. Я отвечала: „Пожалуйста, не надо“».
«Сергей прибыл в Париж весной (5 мая) 1920 года и сказал мне, что скоро приедет его мать. Они не виделись два года. Первым делом он повёл её к специалисту, так как она страдала очень плохим зрением. Профессор Поллок говорил по-русски. Он сказал, что ввиду тяжелой глаукомы необходима операция, иначе ей грозит полная слепота. Доктор Поллок был очень добр и положил её к себе в клинику.
В это время я занималась пением у Фелии Литвин (знаменитая вагнеровская певица и очень хороший педагог), но я ежедневно навещала Марию Григорьевну, она просила меня об этом. Я читала ей вслух почту – в основном от Сергея – и газеты. Можно сказать определённо, что я никогда не делала для своей мамы всего того, что я делала для неё. Она называла меня Линетт. Когда я приходила, она говорила: „Вы сегодня так поздно!“ Я извинялась и обещала побыть подольше на следующий день. Она говорила со мной по-русски. Её французский был абсолютно беглым, но с акцентом».
«Мария Григорьевна много рассказывала мне об отце Сергея и об их прошлом.
У неё были две сестры, не очень состоятельные, но получившие хорошее образование и воспитание. Семья была родом из Санкт-Петербурга. Когда она вышла замуж за отца Сергея, тот как раз только что закончил знаменитую сельскохозяйственную академию в Москве. Его лучший друг, Сонцов, был невероятно богат и владел огромными состояниями в разных частях России. В ходе разорительных для отца Сергея обстоятельств дело кончилось тем, что друг предложил ему управлять своим имением Сонцовка. Прибыль с владения этим имением шла отцу Прокофьева.
Имение оказалось весьма продуктивным. Оно приносило массу сельскохозяйственных товаров; крестьяне отличались зажиточностью и выполняли разную работу, одни были поварами, другие ведали уборкой дома, ухаживали за землёй. Прокофьевы не знали, что такое домашняя работа. В имении была даже часовня и всем преподавали Закон Божий.
Мать Сергея очень много времени посвящала деревенским детям. Так как ближайшая школа была в двадцати пяти верстах оттуда, она сама организовала деревенскую школу и вела начальные классы. Она знала также азы медицины и фармакологию.
Мария Григорьевна много играла на фортепиано, особенно когда ожидала Сергея.
Чрезвычайно энергичная и занятая женщина, она имела в Санкт-Петербурге прямую связь с Биржей, делала инвестиции, что по тем временам было величайшей редкостью.
Вот пример её энергии:
Как-то раз после одного из концертов Сергея в Париже (это было в мае 1926 года) к нему подошла женщина и сказала: „Я – Луиза Роблен“. Он взволнованно позвал меня: „Пташка!“ (это было моё уменьшительное имя): „Это Луиза Роблен, которая приехала в Сонцовку, когда мне было семь лет, а ей семнадцать“.
Мы стали часто видеться, и я выяснила много интересного о семье Сергея.
Луиза была юной девушкой, представительницей среднего класса во Франции, дочерью ветерана Франко-Прусской войны. Семья оказалась без гроша, и Луиза отправилась в Польшу на поиски работы. Мать Сергея хотела, чтобы в доме появилась француженка, – с ними уже жила немка, и Сергей понемногу начинал осваивать немецкий. Мария Григорьевна отправилась из Сонцовки в Варшаву на запряжённой лошадьми коляске за этой девушкой.
Девушка сначала боялась ехать так далеко, но мать Сергея сказала: „Мадемуазель, я научу Вас верховой езде и игре на фортепиано; и мой маленький сын очень симпатичный и талантливый“. Так что обратно они вернулись вдвоём.
Луиза рассказывала мне почти в тех же словах, в каких позднее описывал в своей книге Сергей, как она добралась до их дома, усталая и голодная, и накинулась на бутерброды с джемом, которые ей предложили. Но джем пах рыбой и был настолько солёным, что у неё на глазах выступили слёзы. Она с усилием проглотила икру, только из вежливости.
