Александр Хинштейн - Ельцин. Кремль. История болезни
Скажем, звонят жители «размороженного» дома в Краснотуринске. Прямо из студии Ельцин поднимает трубку, связывается с горкомом: «Даю 24 часа на устранение аварии в теплосети».
Или пробивается в эфир какая-то женщина из Алапаевска и жалуется, что жена первого секретаря горкома «разъезжает в служебной “Волге” по парикмахерским, магазинам и базарам, а в автопарке стоят автобусы – бензина не хватает». Ельцин тут же, не сходя с места, устраивает алапаевскому князьку разнос и дает областному прокурору команду: разобраться с бензиновым дефицитом.
А через неделю, в то же самое время, в 20.00, первый секретарь уже отчитывается о принятых мерах и наказанных виновниках. И горе тому чиновнику, кто не успеет в срок выполнить «телевизионное» поручение. Был случай, когда Борис Николаевич не сумел дозвониться из прямого эфира до какого-то коммунального начальника районного масштаба – он был снят с работы в ту же минуту.
Ельцину нравился этот образ народного заступника, Робин Гуда и Дубровского в одном лице. Он просто-таки купался в своей популярности, тешился восторженными взглядами. Но еще больше упивался он страхом своих подчиненных, не знавших, что еще выкинет неуемный первый ; на чью голову обрушит он гнев в этот раз.
К кадрам Борис Николаевич относился безжалостно, искренне считая всех чиновников нахлебниками и дармоедами. Он и работу свою начал с массовых чисток, выкорчевывая любых потенциальных конкурентов.
Второго секретаря обкома Коровина – того, что рассматривали одновременно с ним – Ельцин сослал в областной Совет профсоюзов. (Аналогия с Брежневым напрашивается сама собой: тот ведь тоже задвинул главного своего конкурента, секретаря ЦК Шелепина, в ВЦСПС.) Председателя облисполкома Борисова отправил на пенсию.
Бывшие сотрудники обкома рассказывают, что Ельцину были совершенно неведомы демократические принципы руководства. Он признавал только собственную волю, и в чем-то переубедить его было практически невозможно. Если решил – значит, все, как отрезало.
(«Какой он демократ, господи боже мой! – восклицал потом Николай Рыжков; тот самый бывший директор “Уралмаша”, доросший до секретаря ЦК и премьер-министра. – Нашли демократа! Более авторитарного человека я не встречал!»)
Его диктаторские замашки распространялись на всех без исключения. Обкомовскую знать, например, – секретарей, членов бюро и заведующих отделами – он лишил обеденного перерыва, обязав решать рабочие вопросы в неформальной обстановке. Свободного времени у них тоже почти не оставалось: все сотрудники обкома должны были теперь регулярно играть в волейбол, не взирая на возраст и спортивную подготовку. Зимой же свердловчане в обязательном порядке вставали на лыжи. (О теннисе Ельцин, к счастью, тогда еще не знал.)
Он по-прежнему требовал от людей того же, что делал сам. И если бы в молодости довелось ему заниматься не волейболом, а альпинизмом: будьте уверены, все начальники вынуждены были бы лазать по горам с альпенштоками, благо Уральский хребет под боком.
Это касалось всего: спорта, досуга, работы. Врач Свердловской спецбольницы Калерия Шадрина, отвечавшая за здоровье Ельцина и его семьи, вспоминает такой эпизод:
«Как-то лечила ему второй палец на правой ноге – периодическое воспаление сустава, а он и говорит: “Завтра в пять утра я должен быть в Талице на утренней дойке”. – “Да как же вы с такой ногой-то? – говорю. – Это же в три ночи выезжать надо, а вам бы хорошо отлежаться. Неужели заместители съездить не могут?” – “Ты не понимаешь, – говорит. – Я вот приеду, а там коровы стоят недоенные, вымя у них в г.., а доярки пьяные. Я им всем там разгон устрою, и месяц в этот район мне можно не заглядывать. А заместители только зря съездят”».
Не удивительно, что среди пациентов Шадриной регулярно появлялись партработники и прочие чиновники с приступами стенокардии и инфарктами – последствиями перенесенных ельцинских «разгонов».
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАРАЛЛЕЛЬ
Общеизвестно, что русский царь Иван Грозный обладал тяжелым характером, был капризен, отличался злопамятностью и мстительностью. Периодически у него случались страшные приступы ярости. Во время одного из таких приступов 9 ноября 1582 года в Александровской слободе, загородной резиденции, царь случайно убил своего сына Ивана Ивановича, попав посохом с железным наконечником ему в висок.
В лице Ельцина свердловчане увидели исконно любимый народом образ сильной руки: сурового, но справедливого. Таким остались в истории Петр Первый, Иван Грозный, отчасти Сталин. Масштабы, конечно, разные, а суть одна.
Борис Николаевич всячески поддерживал этот миф. Он постоянно выдумывал новые приемы, какие-то нетрадиционные ходы.
Об одном из них позже поведал его телохранитель Александр Коржаков:
«Как-то во время встречи на стройке он меня спрашивает:
– Александр, какие у вас часы?
Я показал.
– О, эти не подходят, нужны какие-нибудь поинтересней.
Я подхожу к коллеге из группы сопровождения и интересуюсь:
– У тебя какие часы?
– “Сейко”. А что?
Поясняю ему:
– Снимай, шеф просит.
Он отдал. И шеф тут же подарил эти часы какому-то строителю. У Ельцина, оказывается, манера была – дарить часы. Она сохранилась со свердловских времен. Жест этот предполагал исторический смысл: первый секретарь поощрял “своими” часами отличившихся тружеников почти так же, как командарм своих солдат – за боевые заслуги в Великую Отечественную. Я этот фокус с часами запомнил и потом специально носил в кармане запасной комплект. Часы же брал казенные, в горкоме».
В этом нехитром приеме – весь Ельцин. С одной стороны, вроде эмоциональный, искренний жест: не грамоту ведь дарит, не набивший оскомину вымпел; снимает часы – с собственной руки. Но с другой – все заранее продумано, просчитано, и даже комплект казенных хронометров всегда у помощника в кармане.
И ведь верили! Эдуард Россель, даже став уже свердловским губернатором, искренне продолжал считать, что золотые часы, которые Ельцин принародно застегнул у него на запястье, были передаренным подарком Брежнева. (Молодой строитель Россель пустил новый металлургический комбинат в точно указанный Ельциным срок – 19 декабря, в день рождения дорогого Леонида Ильича.)
Нечто подобное рассказывал мне один из свердловских функционеров, пожелавший остаться неизвестным.
В Свердловске остро не хватало колхозных рынков. Жители одного из городских районов много писали в обком, требовали свежих овощей и фруктов. В результате решение о строительстве рынка было принято, но когда к Ельцину пришли подписывать бумаги, он отложил их в сторону: «Пока не время».
