Вячеслав Лопатин - Суворов
В другом варианте того же рассказа, отличающемся деталями, этот врач назван по имени — армейский штаб-лекарь Николай Андреевич Гениш. Тот якобы однажды сказал Хвостову: «Вы обольщаетесь пустою надеждою. Чрез неделю или чрез десять дней его не будет на свете, хотя умирающий Князь Италийский истинный Герой. В этом человеке потаенные жизненные запасы удивительны; дайте мне его приготовить, я с ним за два часа до смерти дам сражение, которое, если не ошибаюсь, выиграю».
Врач, конечно, старался ободрить родственников умирающего. Сам Суворов гнал от себя мысли о смерти. Предание повествует:
«Однажды утром Альпийский Герой был один на один с Графом Хвостовым и завел весьма издалека речь о своей болезни. Много скучал, расспрашивал, что думают врачи, и заключил: "Мне уже не вставать".
Поэт прибегнул к часто употребляемым поговоркам общежития и уверял скрепя сердце, что в нем ничего смертного, что все врачи надеются скоро поднять его на ноги.
Воин как тонкий и замысловатый человек будто согласился и сказал: "Так ты думаешь, будто я от настоящей болезни не умру?"
Племянник говорил: "Я в этом уверен без сомнения".
Суворов снова возразил: "Хорошо, а если я останусь жив, сколько лет проживу?"
Вопрос сей излетел из уст Суворова ровно за неделю до его смерти. Поэт, чувствуя, что должен вскоре его оплакать, думал сделать большой подарок, сказав громогласно и решительно: "Пятнадцать лет".
Вообразите, каков был ответ умирающего Героя! Он нахмурил брови, показал сердитый вид, плюнул и сказал: "Злодей! Скажи тридцать"».
Вот еще несколько историй, также записанных со слов Хвостова.
«Последние минуты его жизни показывают необыкновенную его пылкость и приверженность к деятельности. Когда Вице-канцлер Граф Ростопчин привез к нему письмо от нынешнего Французского Короля, жившего тогда в Митаве, и орден Св. Лазаря, Суворов лежал в совершенном расслаблении. Долго он не мог понять, зачем Ростопчин приехал; наконец, собравшись с силами, велел прочитать письмо, взял орден и заплакал. Потом велел прочитать город, откуда оно прислано, и с ироническою улыбкою сказал: "Так ли прочитали? Французский Король должен быть в Париже, а не в Митаве!"».
«Бюлер, ныне получивший по предстательству Суворова баварский орден Златого Льва, желая, чтоб он сам возложил на него знаки отличия, упросил племянника доложить о сем Суворову. Племянник, вошед к больному, сказал ему: "До вас есть дело". Суворов, окинув его быстрым взглядом, возразил твердым и решительным голосом: "Дело? Я готов". Но, узнав, в чем оно состояло, опустил голову на подушку — и слабо едва внятными словами произнес: "Хорошо, пусть войдет"…
Последнюю ночь он провел очень беспокойно и в бреду беспрестанно твердил о Генуе и новых своих планах. На другой день, чувствуя, что конец его жизни уже близок, он хотел окончить ее подвигом благодарности, вручив племяннику своему богатую шпагу, поднесенную ему в дар городом Турином. Но огорченный родственник не принял оной, доказав тем, что привязанность его к Суворову основана была на истинной дружбе и почтении.
Потом, простясь со всеми, Суворов хотел что-то сказать, но слова замерли на устах. Смертная бледность покрыла чело его, и Суворов окончил славную жизнь свою 6 мая во втором часу пополудни.
Император, пораженный смертью Суворова, послал своего Генерал-Адъютанта утешить родственников и объявил им, что он наравне с Россиею и с ними разделяет скорбь о потере великого человека. Приняв на себя попечение о погребении, он сам распределил печальный обряд». Я.И. Старков в мемуарах передал рассказ князя Петра Ивановича Багратиона о реакции Павла I на смерть Суворова: «Я донес Государю Императору обо всем и пробыл при Его Величестве за полночь. Всякий час доносили Государю об Александре Васильевиче. Между многими речами Его Величество сказать изволил: "Жаль его: Россия и я со смертью его потеряли много, а Европа — всё"». Эти воспоминания явно грешат желанием скрасить факт последней опалы, которой подверг Павел умиравшего полководца. Свидетельства, сделанные в те печальные дни, рисуют картину всеобщего горя.
Известный историк русской литературы архимандрит Евгений в день смерти Суворова писал своему другу В.И. Македонцу:
«Сегодня в первом часу пополудни умре Генералиссимус Князь Суворов. У нас в Петербурге, в хижине у племянника, Синодского обер-прокурора. Дней с 10 как он едва довезен сюда. Каждый день покой его по дважды топили. Вот и конец великого человека.
Mors solafatetur
Quantula sunt hominum corpuscula!
(Только смерть показывает, как ничтожно тело человека!)
Суворову у нас назначено погребение в субботу. Могила будет в Невском, в Благовещенской нижней церкви, возле левого клироса. Церемония, думаю, будет большая.
И смерть его обманывала лекарей, как сам он неприятелей… Говорят, что пред кончиною за два дня открылись на давно заживших у него ранах язвы и превратились в гангрену. Впрочем, он скончался тихо и в памяти, а всё остро шутил. Услышите много его анекдотов, но, думаю, много и прилгут, а особливо госпожа Москва… Что-то напишет нам на смерть Державин!»
Сам Гаврила Романович 7 мая сообщил своему близкому другу Н.А. Львову:
«Герой нынешнего, может быть, и многих веков, Князь Италийский с такою же твердостию духа, как в многих сражениях встречал смерть, вчерась в 3 часа пополудни скончался.
Говорят, что хорошо это с ним случилось. Подлинно хорошо: в такой славе вне и в таком неуважении внутрь окончить век!
Это истинная картина древнего великого мужа. Вот урок, вот что есть человек!»
Будущий адмирал, государственный секретарь, автор манифестов, поднимавших русских людей на отпор Наполеону, президент Академии наук, министр народного просвещения, поэт Александр Семенович Шишков вспоминал: «Суворов больной, после знаменитых подвигов своих, возвращается в Отечественную столицу, увенчанный лаврами, но неизвестно почему под тем же гневом, под каким был прежде. Он недолго был болен. 6 мая 1800 года смерть прекратила дни его. Все или, по крайней мере, многие не только к нему больному, но даже к телу его, опасаясь немилости, появляться не смели. Вот что я видел своими глазами.
Приехав однажды, вошел я в комнату, где он лежал в гробу. Всех нас было трое и четвертый — часовой с ружьем. Князь Шаховской, лишившийся руки в одном из сражений, бывших под предводительством Суворова, смотря на него, сказал сквозь слезы: "За тобою следуя, лишился я руки моей. Встань! Я с радостью дам себе отрубить другую".
Мы с ним прослезились и, отдав последний поклон праху великого мужа, идем мимо часового, который при отдании нам чести, казалось, удерживался от плача. Взглянув на печальное лицо его, мы спросили: "Тебе так же, как и нам, жаль его?"
