Ольга Круглова - Япония по контракту
Благодаря баптистам в её жизни стало больше праздников. Иногда Хидэо брал её в летний лагерь. У церкви была своя земля — дорогая, пригородная, просторная. На берегу озера посреди леса стоял большой двухэтажный дом, пахнущий свежим деревом. В тёплое время года службы иногда проводили здесь. Прихожане с семьями, с детишками приезжали субботним вечером и ночевали в жилых комнатах на втором этаже. Комнаты напоминали вагон двухъярусными нарами, отсутствием дверей. Но радовали благоухающей чистотой, новизной досок пола, стен и кроватей, застеленных мягкими матрацами в красивых чехлах. В конце коридора располагался биотуалет и умывальные с водопроводом — даже за городом баптисты жили с комфортом.
Во флигеле работала столовая. На лавки вдоль длинных столов свободно усаживались сто человек, а большие котлы могли их всех накормить хотя бы чем-то простеньким, вроде риса с карри. После завтрака прихожане сходились в просторном зале на первом этаже. Переобувшись в казённые тапочки, чтобы не испачкать блестящий светлым лаком пол, они пели псалмы под музыку магнитофона. Пастор, одетый по-дачному в светлую рубашку с распахнутым воротом, читал проповедь. После обеда все устраивались группами на террасках, в тени елей, чтобы обсуждать библейские темы… За поездку в лагерь прихожане платили, но немного — две тысячи йен. Остальное: земля, дом с обслугой, городская церковь с квартирой пастора, сам пастор с семьёй, певица, музыканты — всё это содержалось на пожертвования. После службы в церкви по рядам пускали корзинку, деликатно обернутую чёрным бархатом, чтобы не видно было, кто сколько кладёт. Вряд ли богатая община существовала только за счёт маленькой корзинки, наверняка были и более крупные подношения. Финансами занимался казначей общины — менеджер банка, посторонних в свои дела не посвящая.
Перед рождественской службой Хидэо заехал за ней на машине. На самом деле Рождество наступало послезавтра, но баптисты устраивали службы только по воскресеньям в десять утра. И для Рождества не сделали исключения — в церковь ходили люди работающие, занятые, а выходного на Рождество в Японии не полагалось. Только пастор и церковные активистки-домохозяйки уговорились отслужить ещё один раз, как полагается, в ночь под Рождество. Рядом с Хидэо на переднем сиденье машины дремала жена, сзади посапывала мать.
— Христиан в Японии немного, — говорил Хидэо, указывая в окно машины.
И правда, редкие дома вывесили на своих дверях перевитые красными лентами вроде бы еловые пластмассовые венки. Но христианских церквей в городе было немало, только в её районе целых три: две католические и одна баптистская.
— Ягияма — специфический район, — объяснял Хидэо. — Здесь живут люди состоятельные, образованные.
Значит, именно среди них находили своих прихожан японские христиане?
На церковном дворе Хидэо втиснул свою машину между дорогой машиной пастора и Ниссаном последней модели. На нём ездил староста общины — владелец фирмы, которая строила в городе небоскрёбы. Намико вышла первой и распахнула заднюю дверцу, придерживая её, пока выгружалась свекровь. Грузная старуха, не взглянув на невестку, выбралась тяжело и пошла, шурша шёлком тёмно-зелёного нарядного костюма, навстречу подружкам, принялась оживлённо с ними болтать. Сменившая на старости лет бога, она не чувствовала, кажется, неудобств. У дверей прихожан встречали две нарядные дамы-активистки. Они кланялись и улыбались, приглашая каждого входящего расписаться в журнале. Именно эти дамы с журналом посещаемости, стоящие на пути к Богу, постепенно отвратили её от церкви.
— Почему Вас не было? — укоризненно спросил её как-то Хидэо. — Вам следует приходить регулярно! Хотя, конечно, настаивать мы не можем…
Но он настаивал. Даже сердился. Японцы любят превращать в обязанность всё: ранние вставания, церковные службы… А она навязанных обязанностей не любила и стала службы пропускать, появляясь лишь на самых интересных, как сегодня в Рождество.
В прихожей уютно светилась огнями пластмассовая ёлочка, в зале чинно рассаживались дамы, оправляя шерсть и бархат праздничных платьев, раскланивались мужчины в дорогих костюмах. Интеллигентные лица, тихие разговоры… Баптистская церковь — элитный клуб, место общения, приятного досуга. Молодой дородный еврей-миссионер, прибывший из Соединённых Штатов передавать опыт японским братьям, помогал пятилетней дочери устроить на стуле вышитую юбку. Его нарядная жена покачивала на руках младшую дочь, завёрнутую в нечто белое, пушистое.
— Вы не поверите, — улыбнулась женщина, поправляя пышные белокурые волосы, — хотя я родилась в Америке, но бабушка у меня — японка, поэтому мы здесь.
— Нам вообще нравится путешествовать, — вальяжно пропел миссионер, лаская холёную бородку. Путешествовали они с комфортом — с мебелью и даже с камином — баптисты богаты.
По случаю Рождества всегда элегантный пастор облачился в особенно элегантный костюм. Его супруга в шерстяном платьице — тёмненьком, простеньком, дорогом вошла в окружении своих четверых ребятишек. Дети в церкви не были редкостью, женщины приносили сюда даже грудных, повесив их за спину. Тех, кто мог ходить, отправляли на время службы за перегородку в конце зала, на татами. Там с ними нянчилась одна из прихожанок. И никто не сердился, если посреди проповеди вдруг раздавался детский писк.
К десяти часам все полторы сотни мест церкви заполнились. Пианистка в светлом платье заиграла нечто ликующее, прихожане поднялись в едином порыве, храм наполнили восторженные гимны. И вдруг все затихли, ожидая нечто торжественное. В зал вошла девушка в белом.
— Её будут крестить! — зашептал Хидэо. — Крещение в Рождество — это хорошо! Рождественская купель!
Девушка была одета не в крестильную рубаху, а в узенькое модное платьице. Вслед за нею явился пастор, сменивший костюм на белые полотняные брюки. Он прошёл по залу, шлёпая пластмассовыми тапками по босым пяткам, и вместе с девушкой исчез за дверью возле кафедры. Грянула музыка, певица запела "Аллилуйя", над кафедрой открылось окно и в нём, словно на сцене, началось действо. Должно быть, там было возвышение, потому что двое в окне словно парили над залом. Пастор прижал к лицу девушки белый платок и трижды окунул её с головой в купель. Окно закрылось, мокрый пастор пошёл переодеваться, а сквозь аккорды пианино донеслось лёгкое жужжание — за дверью крестильной новообращённая сушила феном волосы.
Красивая дама-активистка встала, чтобы доложить о церковных делах. Дела нельзя было откладывать даже ради Рождества! Дама демонстрировала новые книги из церковной библиотеки и объявляла о намеченной поездке в другой город, в дружественную церковь. Обмен делегациями здесь был делом обычным. Накануне Рождества Церковь принимала хор молодых баптистов из Кореи. Их поселили на втором этаже церкви, в комнатах для гостей, рядом с квартирой пастора. Корейцы устроили после воскресной службы большой концерт. И сегодня в честь Рождества намечался концерт. Одна из прихожанок, молодая музыкантша, грустная, с бледным лицом, поднялась на сцену, неся в руках серый деревянный горбыль, слишком большой для хрупкой женщины. Это корявое сооружение носило нежное имя — японская арфа кото. Женщина устроила длинную, чуть не в её рост деревяшку на двух стульях и принялась пробовать натянутые поверх плоской стороны струны… И вдруг с силой, невероятной для её тонких, ломких пальцев, заиграла, склонившись к арфе. Её веки подёргивал нервный тик.
