Бен-Цион Динур - Мир, которого не стало
Я был убежден в том, что систематическое сравнение свидетельств о Риме после Второй Пунической войны, сохранившихся в текстах Полибия, Ливия и других авторов, еще таит в себе возможность новых открытий, и очень увлекся этой работой. Мне нравилось изучать эти книги, я составлял списки и особенно усердно собирал сведения об Эрец-Исраэль и о евреях и добавлял их в свои списки. Кстати говоря, в ту же пору я вспомнил про свою «юношескую любовь» к Фюстелю де Куланжу и прочитал его книгу «Полибий и покорение Греции». Но когда я рассказал об этом Тойблеру, он снова посоветовал мне не отклоняться в сторону, а вникать получше в суть вещей.
Целыми днями я сидел в библиотеке, лишь ненадолго выходя в ресторан «Ашингер», ел там дешевую еду (за тридцать пфеннигов) и возвращался в библиотеку.
И вот как-то раз со мной случилась странная история: я вышел из библиотеки, чтобы перекусить в ресторане «Ашингер», и когда вернулся через полчаса к своему рабочему столу, то не обнаружил книг: они все пропали! Все книги, которыми я пользовался – исследования по римской истории периода после Второй Пунической войны: тексты, комментарии и исследования, оттиски, научные издания, альманахи – все исчезло! Я поспешил к служащим библиотеки, у которых заказывал книги, и рассказал им об этом происшествии. Я был настолько напуган и потрясен, что вызвал сочувствие привратника. Привратник обычно стоял у дверей в библиотеку, и все, кто входил и выходил, должны были показывать ему свои сумки. Он успокоил меня: не переживай, найдем и книги, и вора! Три дня искали книги. И в среду утром, когда я пришел, меня подозвал привратник: «Наконец-то я нашел вора!» И он рассказал мне: в часы, когда библиотека была закрыта, обыскали все столы и не нашли книги; работники библиотеки были уверены, что никто не мог унести их из здания библиотеки. Поэтому решили, что книги находятся в библиотеке, человек читает их, когда библиотека открыта, а потом кладет их на одну из полок; значит, следует поискать по всем столам в рабочие часы. Служащий библиотеки, которому я каждый день возвращал книги, очень хорошо знал, как выглядят их обложки, и он прошел вдоль всех столов и во вторник обнаружил за одним из столов человека, который сидел и читал мои книги. Он попросил его выйти с ним в коридор – «не хотел нарушать тишину в читальном зале» – и спросил его: что это за книги, с которыми вы работаете, вы заказывали их? Человек смутился, стал запинаться, и привратник отвесил ему две звонкие пощечины и побежал звать полицию: «Я знал, что он убежит, и не хотел, чтобы он остался без наказания; но человек убежал, я допустил это…»
Я рассказываю про этот случай, поскольку ему сопутствовал дополнительный мотив. Когда я рассказал об этом инциденте Тойблеру, он спросил меня: «Был ли вор евреем?» Поскольку я не видел его, да и к тому же его не нашли, то я не мог ответить ничего вразумительного и заметил лишь, что привратник об этом ничего не сказал и даже не намекал на что-либо подобное. Тойблер порадовался тому, что в этом деле не присутствовал еврейский след. Я ощутил, что намек на еврейский след в какой-то степени относился и ко мне тоже.
Я догадывался, что в Германии у евреев гораздо сильнее было развито «еврейское чутье», чем у российских евреев. Я это понял еще в первые дни после приезда в Берлин. Мы пошли гулять с Гурвицем и с одним «шаромыжником» (так я называл тех, кто заканчивал Школу еврейских знаний и собирался получать разрешение на преподавание); я рассказал какую-то шутку, и Гурвиц стал громко смеяться. Наш товарищ по прогулке рассердился и строго сказал Гурвицу: «Эй, почему господин Гурвиц смеется так громко? Ведь этим он умножает зло». В этот самый момент мне вдруг открылось более интимное толкование романа Якубовского{711} «Страдания еврейского Вертера». Я почувствовал, что берлинская диаспора находится в гораздо более тяжелой ситуации, чем мы могли судить издалека, даже опираясь на ее описания в литературе.
Пасхальный месяц (апрель) 1914 года я провел в Париже. Я остановился у шурина, который был политическим эмигрантом и жил в Париже уже 9 лет. Моей формальной целью было изучение французской научной литературы (я был поистине очарован исследованиями французских историков: меня совершенно покорило сочетание ясного изложения материала, основательности исследования и отсутствия громадного количества примечаний) для моей работы «Управление и самоуправление в Палестине в III веке». Лотмар дал мне ряд полезных советов по теме; кроме того, я несколько раз побывал в Национальной библиотеке. Но надо признать, что, будучи в Париже, я почти не сидел в библиотеке, а вместо этого гулял по городу, по пригородам и окрестностям, ходил в музеи, осматривал королевские дворцы, посещал политические собрания и театры. Домашние шурина посмеивались над моим «парижским аппетитом» и над тем, сколько я успеваю за день. Ранним утром я три часа работал и делал записи (я привез с собой книги для работы), затем вел восьмилетнего сына шурина в школу и разговаривал с ним об интересующих его вещах (о русских реках и о швейцарских горах) и рассказывал ему по-французски всякие истории «обо всем, что я видел и слышал». Днем я ходил в музеи, в библиотеки и архивы (времен Французской революции), а по вечерам посещал собрания и театры или встречался с новыми и старыми знакомыми и со своими родственниками. От всего этого у меня было множество впечатлений. Расскажу о некоторых, запомнившихся наиболее ярко. В один из первых дней моего пребывания в Париже шурин, который был рабочим на заводе «Рено», рассказал мне о «неодобрительном» отношении к евреям. Он был убежденным социал-демократом со стажем, и я чувствовал, что подобное отношение его задевает. Я решил «пробудить» в нем «еврейское самосознание». Я сказал ему:
– Ты понимаешь, что не можешь быть уверен даже в том, что твой сын не станет антисемитом? Он ведь не подозревает о том, что он еврей.
– Что ты говоришь? Жорж, – зовет он сына, – ты что, действительно не знаешь, что ты еврей?
– Что? Я – еврей?! – завопил мальчик. – Зачем ты меня обижаешь, папа?! – и кинулся на отца со сжатыми кулачками. Он был уверен, что отец потешается над ним.
Я пошел с шурином на большое сионистское собрание; среди ораторов были Вейцман и Шмарьяху Левин. Они вели переговоры с бароном Ротшильдом по поводу Еврейского университета и практической работы в Эрец-Исраэль. Барон должен был вскоре вернуться из своей четвертой поездки в Эрец-Исраэль. На шурина произвела впечатление речь Вейцмана, который говорил, что первым политическим сионистом после Герцля был тот еврей из маленького городка под Киевом, который отправил в Эрец-Исраэль своего второго сына после того, как там погиб его первый сын. Но само собрание ему не понравилось: «Люди аплодируют слишком громко и таким образом демонстрируют, что эти идеи не так важны, как кажется Вейцману и тому еврею, который отправил туда своего сына; им слишком нравится болтовня».
