Давид Самойлов - Перебирая наши даты
Борис умен без умственных концепций. Ум как часть таланта.
23.2. В ЦДЛ. Пестрая компания — Грибанов, Мамлин, Ю. Смирнов. Все четче обозначается с годами торжествующий третий сорт.
Егор Исаев (пьяный) неглуп.
Наровчатов (пьяный):
— Все самое ценное дается нам без усилий — жизнь, талант. — Подумав, продолжает:
— Родина, нация.
Я: Но усилия нужны, чтобы все это сберечь.
Об этом Н. говорить не хочет. Он почему‑то доволен своей формулой. И готов предаться воспоминаниям.
— У меня нечто вроде ностальгии по юности.
Приглашает в гости.
4.3. Выступление в Доме культуры МГУ. Народу мало. Несколько дней тому назад приснилась школьная соученица Зина Тронова, о которой никогда до этого не вспоминал. Вдруг она подходит ко мне после выступления. Телепатия?
5.3. После выступления в Ин — те информации мне позвонил Ю. АЛевада, социолог. Пригласил почитать стихи его бывшим сотрудникам и ученикам.
Сегодня я читал в компании Левады в частном доме.
Интересные, свежие для меня люди. Гриша Померанц с женой, Ю. Гастев.
С Левадой перекинулся словом. Он мне нравится. Несколько совпадающих оценок. Все же, кажется, его оценка процесса намного безнадежней, чем моя.
Надо поговорить с ним и почитать….
9.3. Читал прозу (военную часть) Л(идии) К(орнеевне). Счастлив человек, имеющий такого читателя, в котором ум, бескорыстие, вкус и бесконечная способность к сопереживанию.
Счастливый вечер….
13.4. …Читал Л. К. продолжение «Записок».
Она: Хорошо найдено сочетание фактов и размышлений.
Я исходил из скуки: как наскучат факты, переходил к мыслям и наоборот.
У меня нет истинного дара прозаика изображать факты как мысли и мысли как факты. Потому и нет фактуры прозы.
20.04–21.04. В Ленинграде. Город существует только как гениальный архитектурный ансамбль….
24.4. Мой вечер в Доме композиторов. Читал хорошо, с большим успехом. Если еще что‑то напишется и опубликуется, я достигну громкой славы.
Прекрасно выступал Борис Чайковский.
Во втором отделении пели скверные песни на мои стихи.
Хорош один С. Никитин….
С радостью и грустью заметил, что не чувствую удовольствия от внешнего успеха….
Диалог в «Литгазете» с Кожиновым. Он энергичный, честолюбивый, ненавистник не по натуре, а по убеждению. Всегда ощущение от его высказываний, что за ними таится еще что‑то — грубое, корыстное, тревожное и непрошибаемое. Все та же банальная палиевщина: чтобы идти вперед, надо оглянуться назад….
4.5. Праздники прошли непразднично, 2–го были у Рожновых.
Сегодня дочитывал прозу Л. К.
Последние две главы показались самому слабее, ленивее.
Г. Свирский пишет плохо, хотя и достоверно. Низок уровень мышления. Постоянное ощущение, что это «за себя», а не «за други своя».
Читал речи А. И. Он не пророк, а политик. Общество снова вернется к нему, ибо другого нет. Разочаровавшись в учителе жизни, поняв, что он не мессия, вновь полюбит в нем ум и силу.
6.5. Смоленский читал мои стихи в Музее Пушкина на Кропоткинской. Читает он рационально, стараясь выковырять изюм из сайки, не отдаваясь стиху. Видимо, по — своему любит меня, хотя и отдает дань моде.
Когда я вышел на поклоны, зал встал.
Я чуть не первый поэт среди московских «энтелектюэль». За это мне еще воздастся….
11.5. Приходила Агнесса. Сильный ум, как всегда, испорчен страхом и самобережением.
12.4. Был Игорь Померанцев. Ум и вкус в нем улучшаются. О форме рассуждает с оттенком провинциального преувеличения. Провинция всегда любит новые формы.
Хороший разговор.
13.5. Звонила Агнесса. «Волна и камень» произвела впечатление. «Так никто сейчас не пишет»….
15.5. …Слуцкий о книге Межирова: «Самолюбивая печаль, сочувствие самому себе».
16.5. «Разрядка», на которую надеялось общество, оказалась фикцией. Снова стал расти авторитет А. И., уже как политика. Его мысли не кажутся столь вздорными. Он, может быть, и есть политик.
17.5. Выступление в университете культуры на тему «Классика и современность».
После пустого и болтливого Марка Полякова пьяный Сергей Антонов говорит о загадочности «Повестей Белкина».
Таинственность и загадочность искусства — это модно. Вообще модно ничего не знать. С этого начинает Катаев (одесский акцент):
— Я не знаю, что такое классика. Сказать, что такое классика, так же трудно, как что такое религия. Бунин велик тем, что находил прелесть в простых вещах, не делая их символами…
…Мы пропустили важную ступень— «Петербург» и «Мелкого беса».
Я говорю:
— Классики это учителя жизни. У кого нечему учиться, тот не классик.
19.5. Семейство выехало в Пярну. В первые же часы убедился, что блаженство одиночества не тешит.
Исаак звонил. Разговор о моей военной прозе.
— Нет героизации поколения, есть героизация идей.
Даниэль отнесся к прозе холодно. Говорил уклончиво, дескать слишком категорично.
Видимо, я еще далек от свершений.
Весьма неудачное чтение «Струфиана» «в кругу друзей».
28.5. Суматошные предотъездные дни. Какой‑то загул. И почти болезнь после. Свидание с Лялей, трогательное и сердечное.
Десятки лиц, телефонных разговоров, дел, полудел и прочего.
Среди всего этого — Лена и Ичя. Отрадная встреча, как всегда, с мыслями и с высшей пользой. Лена читала очень интересный отрывок.
В нашем кругу может и должна родиться новая проза.
30.5. С Рафиком приехал в Пярну. Приятные хлопоты по устройству дома.
6.6. Читал книгу К<опелева>
Преступление — понятие объективное. Вина — субъективное. Карают за преступление, а надо бы карать за вину.
К. берет на себя вину за преступление задним числом. Это болезнь совести.
Когда не было совести, не было и вины. Было одно преступление.
Преступление — преступить совесть, нравственный закон.
Совесть задним числом — черта целого поколения.
Но карать болезнью совести можно лишь себя или того, кто осознает вину. Те же, кто вины не чувствует, достойны лишь милосердия. К. прилагает свое чувство вины к другим, судит за вину тех, кто совершил преступление. В этом глубокий моральный просчет книги, где‑то смыкающийся с нравственной недостаточностью Солженицына.
К. и Солж. из одного теста….
23.6. Три дня назад приехали Лукины.
День рождения Гали.
Жизнь без событий, соответствующая моему ощущению жизни без желаний, оконченной жизни, где есть только страх: «что там, за углом, за поворотом».
Лет десять я исследую практику умирания. Поэтому моя поэзия не для молодых. Почему у меня все же есть молодые читатели?
