Анатолий Ведерников - Религиозные судьбы великих людей русской национальной культуры
Итак, Хомяков перед лицом Запада, в противовес его рационалистическому духу, утверждает в Православии, в истинной Церкви, дух любви, дух взаимного общения христиан, в чем и видит источник и критерий познания. Это главная мысль всего богословствования Хомякова, всей его религиозной философии. Ее необходимо особенно хорошо понять и усвоить, ибо эта мысль ощущается теперь, в наше время, как задача, как новая ступень в развитии нашего религиозного сознания.
Центральным пунктом этого сознания должна быть мысль о том, что «Дух Божий, глаголющий Священными Писаниями, поучающий и освещающий священным Преданием Вселенской Церкви, не может быть постигнут одним разумом. Он доступен только полноте человеческого духа, под наитием Благодати. Попытка проникнуть в область веры и ее тайны, преднося перед собою один светильник разума, есть дерзость в глазах христианина, не только преступная, но в то же время безумная. Только свет, с Неба сходящий и проникающий всю душу человека, может указать ему путь, только сила, даруемая Духом Божиим, может вознести его в те неприступные высоты, где является Божество. “Только тот может понять пророка, кто сам пророк”, – говорит святой Григорий Чудотворец. Только само Божество может уразуметь Бога и бесконечность Его Премудрости. Только тот, кто в себе носит живого Христа, может приблизиться к Его Престолу, не уничтожившись перед той славою, перед которой самые чистые силы духовные повергаются в радостном трепете. Только Церкви, святой и бессмертной, живому ковчегу Духа Божия, носящем в себе Христа, своего Спасителя и Владыку, только ей одной, связанной с Ним внутренним и тесным единением, которого ни мысль человеческая не в силах постигнуть, ни слово человеческое не в силах выразить, дано право и дана власть созерцать небесное величие и проникать в его тайны. Я говорю о Церкви в ее целости, о Церкви, по отношению к которой Церковь земная составляет нераздельную от нее часть; ибо что мы называем Церковью видимою и Церковью невидимою образует не две Церкви, а одну, под двумя различными видами. Церковь в ее полноте, как духовный организм, не есть ни собирательное существо, ни существо отвлеченное; это есть Дух Божий, Который знает Сам Себя и не может не знать. Церковь, в этом смысле понятая, то есть вся Церковь, или Церковь в ее целости, начертала Священные Писания, она же дает им жизнь в Предании, иными словами и говоря точнее: Писание и Предание, эти два проявления одного и того же Духа, составляют одно проявление; ибо Писание не иное что, как Предание начертанное, а Предание не иное что, как живое Писание. Такова тайна этого стройного единства; оно образуется слиянием чистейшей святости с высочайшим разумом, и только через это слияние разум приобретает способность уразумевать предметы в той области, где один разум, отрешенный от святости, был бы слеп, как сама материя».
Кто же может претендовать на совершенную святость и совершенный разум? Конечно, не отдельный человек. Неведение есть неизбежный удел каждого отдельного лица, так же, как грех, и «полнота разумения, равно как и беспорочная святость, принадлежат лишь единству всех членов Церкви».
Таково учение Вселенской Православной Церкви, говорит Хомяков. И действительно, трудно представить себе большую точность в выражении сверхрациональной сущности Православия.
Та же мысль о познании истины через любовь раскрывается и в рассуждениях Хомякова о вере и делах. «Ощущая в себе самой живое единство, Церковь не может даже понять вопроса о том, в чем спасение: в одной ли вере или в вере и делах вместе? Ибо в ее глазах жизнь и истина составляют одно, и дела не что иное, как проявление веры, которая без этого проявления была бы не верою, а логическим знанием. Так, чувствуя свое единение с Духом Святым, она за все благое возносит благодарение Единому Благому, себе же ничего не приписывает, ничего не приписывает и человеку, кроме зла, противоборствующего в нем делу Божию: ибо человек должен быть немощен, дабы в душе его могла совершиться Божия Сила».
«Иначе быть не может; ибо тень греха содержит уже в себе возможность заблуждения, а возможность переходит в неизбежность, когда человек доверяется безусловно собственным силам или дарам благодати, лично ему ниспосланным; а потому тот лишь мог бы предъявить притязание на личную независимость в исследовании предметов веры, кто признавал бы в себе не только совершенство познавательной способности, но и совершенство нравственное. Одной сатанинской гордости на это было бы недостаточно; и нужно бы было предположить при ней небывалое безумие. Итак, там лишь истина, где беспорочная святость, то есть в целости Вселенской Церкви, которая есть проявление Духа Божия в человечестве».
Говоря о раздвоении Церкви на церковь учащую и церковь учеников в католичестве, Хомяков отрицает такое раздвоение в Церкви Православной, в Церкви Вселенской. «В истинной Церкви нет Церкви учащей», – говорит он. Но «значит ли это, что нет поучения? Есть, и более чем где-нибудь; ибо в ней поучение не стеснено в предуставленных границах. Всякое слово, внушенное чувством истинно христианской любви, живой веры или надежды, есть поучение; всякое дело, запечатленное Духом Божиим, есть урок; всякая христианская жизнь есть образец и пример. Мученик, умирающий за Истину, судья, судящий за правду (не ради людей, а ради Самого Бога), пахарь в скромном труде, постоянно возносящийся мыслию к своему Создателю, живут и умирают для по учения братьев; а встретится в том нужда, – Дух Божий вложит в их уста слова мудрости, каких не найдет и ученый богослов. “Епископ в одно и то же время есть и учитель и ученик своей паствы”, – сказал современный апостол Алеутских островов, епископ Иннокентий. Всякий человек, как бы высоко он ни был поставлен на ступенях иерархии или, наоборот, как бы ни был он укрыт от взоров в тени самой скромной обстановки, попеременно то поучает, то принимает поучение: ибо Бог наделяет кого хочет дарами Своей Премудрости, не взирая на звания и лица. Поучает не одно слово, но целая жизнь».
«Поучение совершается не одним Писанием, как думают протестанты, не изустным толкованием, не символом (которого необходимости мы, впрочем, отнюдь не отрицаем), не проповедью, не изучением богословия и не делами любви, но всеми этими проявлениями вместе. Кто получил от Бога дар слова, тот учит словом; кому Бог не дал дара слова, тот поучает жизнью. Мученики, в минуту смерти возвещавшие, что страдания и смерть за истину Христову принимались ими с радостью, были поистине великими наставниками. Кто говорит брату: “Я не в силах убедить тебя, но давай помолимся вместе”, – и обращает его пламенною молитвою, тот также сильное орудие учительства. Кто силою веры и любви исцеляет больного и тем приводит к Богу заблудшие души, тот приобретает учеников и, в полном смысле слова, становится их учителем».
