Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное
17. IV. 1924
***
Ты, как призрак, встала предо мной,
Я сквозь сон тебя лишь угадала.
Белая, с мигающей свечой
Надо мной ты, тихая, стояла.
Крепкий сон и крепкая тоска —
Все слилось с твоей улыбкой милой.
Я спала. И бледная рука
Надо мной задумчиво крестила.
7. I.1925. Сфаят
В африканский период жизни Ирины стал крепнуть и устанавливаться ее поэтический талант. Как она сочиняла, писала свои стихи — я почти не замечал, да это и трудно было заметить, потому что она почти никогда именно не «сочиняла» свои стихи, у нее почти не бывало черновиков: она брала свою записную книжку и просто записывала туда стихи, которые перед этим как-то складывались у нее в голове. Словом, она писала стихи сразу, набело, почти никогда не отделывая их. По поводу этого я говорил с Бальмонтом, и он мне сказал, что это «ни хорошо, ни плохо», а является «свойством дарования». Как правило, все ее стихотворения я переписывал в тетради, которые сохранились.
Давши ей первые уроки стихосложения, я чувствовал себя, как руководитель ее в этом отношении, все более и более беспомощным: она становилась поэтом, которому требовалось уже специальное руководство.
…Я начал выписывать из Парижа книги поэтов — Блока, Гумилева, Ахматову, Цветаеву и др., которых Ирина пристально «изучала». После поэтов-классиков, которых Ирина знала по школе и по дому, ей теперь пришлось ознакомиться с представителями «новой», современной поэзии. Она внимательно изучала преимущественно стихотворную технику знаменитых поэтов, усваивая их манеру письма и проч. Следы этих влияний можно проследить очень легко по ее стихам. Бальмонт, например, оглушил ее звоном своих стихов и эффектом неожиданных словообразований. Его влияние (очень недолгое) видно в первом ее стихотворении, напечатанном в парижских «Последних Новостях».
В холодной кабинке, и темной и тесной,
Мы молча сидели в тоске неизвестной,
И это молчанье нам было понятно.
На небе порой колыхались зарницы,
Как будто бы крылья невидимой птицы
Дрожа отряхали кровавые пятна.
И сумрак дрожал молчаливым забвеньем,
Скользили загадочно — лунные тени;
Как будто шептали о чем-то тревожном,
Какая-то истина мысли сковала…
И лунно-красивая сказка пропала…
И что-то безумное стало возможным.
Загадка пропала. Все стало понятно,
И даже молчанье нам было приятно…
Ведь часто приятными кажутся муки.
Мы будем молчать еще долгие годы,
И в стонах неволи, и в песнях свободы
Нам будут звучать похоронные звуки.
Кровавые тайны нам стали известны,
И не было страшно раскрывшейся бездны,
Лишь как-то неровно дрожали ресницы…
Прозрачные тени лениво скользили,
И лунные сказки задумчиво плыли…
Далеко, над морем, дрожали зарницы.
21.1.1923. Сфаят
Когда Ирина прочла бальмонтовские «Сонеты солнца, меда и луны», ей очень захотелось овладеть этой новой для нее формой стихотворений, и она стала довольно много писать сонетов, пока не набила на них руку. Привожу два.
***
Мне снилось легкое, родимое, больное,
Что? — то слова не могут передать:
Нет этих чутких слов, чтоб рассказать
Все, что видало сердце молодое.
Мне вспомнилось далекое, родное,
Терзанья совести мне вспомнились опять…
Но для чего былое вспоминать,
Когда насмешкой кажется былое.
Бесплодное, погубленное семя.
В бесцельности утрачены года,
В них сон, бессмысленность, безумие, мечта…
На совести лежат они, как бремя…
Лишь узел дружбы связан навсегда —
Его не разовьет безжалостное время.
24. X. 1922. Сфаят
***
Когда рыдает ветер за стеной
И тихий стон звучит не умолкая,
То мысли, сон тяжелый разгоняя,
Смущают сердце странною мечтой.
Окутаны бесцветной темнотой,
Теснятся стены, давит ночь немая,
В душе слова поют не умолкая,
Слова… слова… волненье и покой.
И верю я: тревога юных лет
Пройдет, как сон, как взлет воображенья,
Я вспомню молодость с улыбкою смущенья
И жизни я потребую ответ:
Достойны ль те года тоски и сожаленья?
И жизнь ответит: Нет!..
29. IX. 1922. Сфаят
Но самое большое впечатление на Ирину произвел Блок. Он был для нее настоящим откровением. Она вчитывалась в каждую его строку, и его стиль оказал на ее стихи несомненное влияние.
На развалинах старого храма
Подняла улыбку весны…
Я люблю Прекрасную Даму,
Разлюбив свои мертвые сны.
Блок остался одним из любимых поэтов для нее на всю жизнь. Едва ли этому можно удивляться: ведь это была любовь целого поколения.
БЛОКУ
Когда в вещании зарниц
Предвижу я тоску и муки —
В знакомом шелесте страниц
Ловлю я трепетные звуки.
В них я ищу тоски моей
Беззвучный взгляд и холод зыбкий
И в черном бархате ночей
Любимый образ без улыбки.
И в вечный сон, и в мощный стон
Слились печаль и боль сомненья,
И от страниц, где думал он, —
Ищу спасенья.
21. IV. 1923
Поэзия акмеистов после короткого бальмонтовского головокружения сделала свое дело — стихи Ирины стали более простыми. В сущности, это отвечало вообще ее манере письма и содержанию ее стихов, связанных с серыми буднями ее сфаятского времени. Ахматова в этом отношении только подкрепила направление лирики Ирины, указав на ее возможности. Конечно, изучая Ахматову, Ирина не раз писала «под нее», но довольно обычное мнение, сложившееся в кругу поэтов о подражательности стихов Ирины вообще, совершенно несправедливо. И без Ахматовой, как утверждала Ирина, у всех поэтесс в их стихах есть что-то специфически женское. Во всяком случае, быть всегда, так сказать, «в тени» Ахматовой впоследствии ее очень волновало.
***
Мы — забытые следы
Чьей-то глубины.
А. Блок
Не широка моя дорога,
Затерянная в пыльной мгле…
Да что ж? Я не одна. Нас много,
Чужим живущих на земле,
Нам жизнь свою прославить нечем,
Мы — отраженные лучи,
Апостолы или предтечи
Каких-то сильных величин,
Нас неудачи отовсюду
Затопчут в грязь, швырнут в сугроб.
Нас современники забудут,
При жизни заколотят в гроб.
Мы будем по углам таиться,
Униженно простершись ниц…
Лишь отражением зарницы
Сверкнем на белизне страниц.
И, гордые чужим успехом,
Стихами жалобно звеня,
Мы будем в жизни только эхом
Вдали рокочущего дня.
23. II. 1924.Сфаят
