Моисей Кроль - Страницы моей жизни
Эта проблема меня настолько захватила, что я по возвращении из ссылки приобрел несколько очень интересных книг по вопросу о народных университетских курсах. Когда же я в 1896 году попал в Вену, то я, по счастливой случайности, познакомился с профессором Венского университета Людо Гартманом, который оказался одним из виднейших руководителей «народных университетских курсов» в Вене. И он меня не только ознакомил с историей возникновения этих курсов, но и дал мне возможность присутствовать на одной из лекций и получить незабываемое непосредственное впечатление от аудитории, а затем снабдил меня множеством их программ, конспектами лекций и отчетами о том, как развивались их курсы со дня их зарождения. Кроме того, профессор Гартман со мною поделился своими личными впечатлениями от частных бесед со многими слушателями. И это, кажется, было самым интересным из всего материала, которым он меня обогатил.
И так как весь этот материал у меня сохранился, то я охотно согласился прочесть доклад на упомянутую тему, попросив только дать мне двухнедельный срок, чтобы я мог подготовиться к нему. Настал день доклада, который должен был состояться утром (в воскресный день). Между тем за это время моя жена и дочь заболели гриппозным воспалением легких, и в то утро у них была очень высокая температура. Оставить их в таком состоянии мне было очень тяжело, и был момент, когда я решил было отложить доклад, но, подумав, что меня ждут десятки людей, я все же переменил свое решение и отправился на место, где был назначен доклад.
Помню, это было на окраине города, именуемой «Иерусалимская гора». В довольно просторной комнате меня уже ждало человек шестьдесят-семьдесят, среди которых было немало моих знакомых, служивших в разных учреждениях. Заметил я также среди собравшихся десяток рабочих. Я немного опоздал, и все уже были в сборе.
Начал я свой доклад в довольно пониженном настроении, но публика меня слушала с таким вниманием и интересом, что я скоро воодушевился.
Прежде всего, я, конечно, остановился на истории возникновения «народных университетских курсов» и подчеркнул, что в основе этого идейного движения лежала мысль о необходимости распространения университетских знаний среди широких трудящихся масс. Но как осуществить такое бесспорно благородное начинание, когда эти массы, занятые целый день своей обычной тяжелой работой, лишены всякой возможности посещать университеты? Как исправить большую несправедливость, совершаемую современным обществом, по отношению к огромному большинству населения, ничего не предпринимая, чтобы открыть всему народу доступ к высшим благам культуры, к прекрасному миру знания и искусства? И Джон Рескин, Арнольд Тойнби и их единомышленники решили этот вопрос до гениальности просто: если трудящиеся массы не могут посещать высших учебных заведений потому, что они целый день заняты той работой, которую они выполняют для общества и в интересах этого общества, то надо устроить так, чтобы университет пошел к массам, то есть надо организовать университетские курсы в рабочих кварталах и в часы, когда эти труженики свободны. Так это и было сделано. Лекторы, в числе которых было немало профессоров университета, открыли целые циклы лекций по самым разнообразным отраслям знания. К услугам слушателей были и физические и химические лаборатории. Для лиц, интересовавшихся специальными науками прикладного характера, устраивались в праздничные дни экскурсии на заводы и фабрики и так далее. Словом, преподавание на этих «народных университетских курсах» было поставлено настолько солидно, что прослушавшие определенный цикл лекций по своим знаниям, по общему правилу, мало чем уступали студентам университета, а в отдельных случаях далеко их превосходили.
Видя, что аудитория слушает меня с напряженным вниманием и даже некоторым волнением, которое невольно передавалось мне, я остановился подробно на том энтузиазме, который вносили слушатели «народных университетских курсов» в свои занятия, и на той жертвенности, которой была проникнута их работа. Они нередко ночей не спали, чтобы написать заданные им на дом сочинения. Некоторые из них, жившие далеко от места, где читались лекции (в деревнях), бывали вынуждены проделывать путь в несколько верст пешком, часто под проливным дождем.
Эти настоящие подвижники науки не знали отдыха и после тяжелого дневного труда посвящали все свои досуги научным занятиям, и их успехи превосходили все ожидания профессоров. Было немало случаев, когда обыкновенные служащие и простые рабочие становились настоящими учеными.
И по мере того как я все это рассказывал, я чувствовал, что в зале нарастает какое-то особое настроение. Я сам тоже был охвачен каким-то необыкновенным чувством. Мне казалось, что я еще никогда так глубоко не сознавал всей важности приобщения народных масс к миру науки и искусства, как в то утро.
В заключение я ознакомил аудиторию с содержанием нескольких писем, которые слушатели «народных курсов» писали своим профессорам. Это были документы, которые нельзя было читать без глубокого волнения. Рабочие, служащие, крестьяне благодарили своих учителей за то, что они «открыли им новый светлый мир знания», что только посещая лекции, они поняли, «как необъятно велик и прекрасен мир», что «приобретаемые ими знания делают их истинно счастливыми», и т. д. и т. д.
Когда я кончил свой доклад, в зале в течение нескольких секунд царила напряженная тишина, а затем вся аудитория разразилась единодушными и продолжительными аплодисментами. Я был крайне взволнован, у многих слушателей глаза были влажны. По-видимому, процитированные мною письма их глубоко тронули. Один из них подошел ко мне и в прочувствованных выражениях поблагодарил меня от имени всех за прочитанный доклад. И должен признаться, что в тот момент у меня на душе стало необыкновенно светло и хорошо: я почувствовал, что зажег в сердцах своих слушателей надежду на лучшее будущее.
В конце 1915 года Князев внезапно заболел и настолько серьезно, что должен был оставить пост генерал-губернатора. Для населения Восточной Сибири уход Князева был большим ударом. Все понимали и чувствовали, что второго такого начальника края у них не будет. И, действительно, новоназначенный иркутский генерал-губернатор Пильц был человеком совершенно другого характера и администратором совсем другой школы. Формалист, бюрократ до мозга костей, он даже не делал попытки как-то подойти поближе к местному населению. Иркутская общественность это сразу почувствовала, и между нею и новым начальником края установились весьма холодные, официальные отношения. Пильц не тормозил работы иркутских общественных организаций, так как она составляла часть общих усилий всей русской общественности вывести Россию из того бедственного положения, в которое ее ввергла война, но никакой поддержки он ей не оказывал. И невольно напрашивался вопрос: кому и для чего нужен этот высокопоставленный чиновник, сидящий в «Белом доме» – так назывался генерал-губернаторский дом. Впрочем, был один случай, когда Пильц проявил было интерес к деятельности иркутской общественности, но этот интерес вылился в форму полицейского вмешательства, которое вызвало всеобщее раздражение и даже возмущение. А случилось следующее.
