Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)
Сначала Софья Андреевна избегала открыто высказывать это свое намерение и только иногда случайно проговаривалась. Но с течением времени, убедившись в поддержке со стороны сыновей ваших: Льва, Андрея и Михаила Львовичей, она стала в этом отношении держать себя откровеннее и дошла наконец до того, что уже не от одного своего лица, но и от лица всей семьи стала открыто заявлять, не стесняясь даже вашим присутствием, что газетное ваше заявление не имеет никакой законной силы, что после вашей смерти ваши писания второго периода станут достоянием вашей семьи и что право на их издание будет тотчас отнято от тех, которые издавали их при вашей жизни.
Названные ваши сыновья, с своей стороны, не давали себе труда скрывать своих расчетов на доход от этих отданных вами во всеобщее пользование произведений… в сосед ней с вами комнате, держа в руках рукопись вашего неоконченного рассказа «Фальшивый купон», говорил: «За этот рассказ мы получим сто тысяч чистоганом!»… обращался к Денисенке за справкой, нельзя ли при вашей жизни, помимо вашего участия, вперед запродать какому‑нибудь антрепренеру все ваши писания? … поддерживал Софью Андреевну в ее отказах разрешить земствам издать юбилейные в 1908 году даровые сборники для детей, составленные из отрывков из ваших писаний, и в ее попытке отнять у «Посредника» право на издание некоторых из ваших народных рассказав.
Вы же с вашей стороны, не отдавая себе отчета в том, до какой степени Софья Андреевна и некоторые из ваших детей пренебрегают выражаемыми вами желаниями относительно ваших писаний, продолжали от времени до времени записывать некоторые ваши распоряжения в этой области.
Так, например, вы уже много лет тому назад записали в ваш дневник, что желаете, чтобы после вашей смерти все ваши неизданные писания были рассмотрены мною совместно с Софьей Андреевной с тем, чтобы отобрать в них то, что заслуживает издания. Уже зная в то время виды Софьи Андреевны на эти писания и потому понимая совершенную невозможность подобной моей совместной с нею деятельности, я, однако, не находил тогда уместным пытаться нарушить ваши, трогавшие мое сердце, иллюзии относительно Софьи Андреевны.
Однажды во время прогулки вам сделалось дурно, и дочери вашей Марье Львовне еле удалось добраться с вами до дома. Думая, что вы умираете, вы продиктовали ей ваше завещание, в котором приблизительно повторили то, что было вами высказано в вашем газетном заявлении и в упомянутой записи в дневнике. Сохранить это завещание вы поручили Марье Львовне. Но Софья Андреевна, которая вскоре об этом узнала, уверила вас, что нахождение этого завещания у Марьи Львовны внушает ей, Софье Андреевне, такое непреодолимое дурное чувство к Марье Львовне, что оно может пройти только, если вы передадите бумагу на хранение ей, Софье Андреевне. К крайнему огорчению Марьи Львовны, для которой поведение Софьи Андреевны было шито белыми нитками, вы так и сделали. Отношения Софьи Андреевны к Марье Львовне после этого нисколько не улучшились, но завещание ваше Софья Андреевна, по- видимому, уничтожила. По крайней мере после смерти Марьи Львовны Софья Андреевна, предполагая, что никто не знает об этом завещании, говорила и мне и другим, что никаких других распоряжений ваших касательно ваших писаний не существует, кроме когда‑то помещенного вами в газетах заявления, не имеющего никакой законной силы.
Вы еще раз или два писали в вашем дневнике вроде кратких завещаний вашей семье, причем всегда упоминали о том, что писания ваши второго периода должны оставаться и после вашей смерти общим достоянием. Софья же Андреевна с своей стороны продолжала утверждать, что писания эти станут собственностью семьи. Дошло наконец до того, что Софья Андреевна уже не только в вашем присутствии откровенно говорила о недействительности ваших распоряжении относительно ваших писаний, но даже не постеснялась вступать с вами по этому поводу в пререкания, как будто нарочно желая, чтобы вы знали о положении дела и отсутствием вашего вмешательства как бы санкционировали ее поведение.
В дневнике у меня дословно записана одна из таких сцен, случайно происходившая в моем присутствии. Приведу из нее следующий отрывок:
«4 декабря 1908….Софья Андреевна, обращаясь ко Л.H., раздраженно утверждает, что собственность всех его когда- либо написанных неизданных сочинений принадлежит семье. Л. Н. возражает. Она бежит к себе в комнату, приносит исписанный своей рукой карманный дневник и читает оттуда свою же запись о том, что Л. Н. отдал в общую собственность только те его писания, которые появились после 1881 года, а не те, которые хотя и были написаны после 81–го года, но при его жизни не появлялись в печати. Л. Н. опять начинает возражать. Она его перекрикивает. Он наконец решительным авторитетным тоном заставляет ее выслушать его. (Она только что говорила, что хлопочет не о себе, но что дети ее могут предъявить свои права.)
— Ты воображаешь, что дети наши какие‑то мерзавцы, которые в самом дорогом мне захотят сделать мне противное, — сказал Л. Н.
— Ну, насчет мерзавцев я не знаю, но…
— Нет, дай мне договорить. По — твоему выходит, что самую большую пакость, какую только возможно мне сделать, — это сделают мне дети. Больше пакости сделать мне нельзя. Ты знаешь, что у меня были основания, по которым я отказался от этих прав, — основания моей веры, и что же, ты хочешь, чтобы основы эти были лицемерием? Я отдал вам состояние, отдал сочинения прежние, оказывается, что должен отдать свою жизнь — то, чем живу. И так я ежедневно получаю ругательные письма, обвиняющие меня в лицемерии. А ты хочешь, чтобы я на самом деле стал лицемером и подлецом… Удивительно, как ты сама себя мучаешь без всякой надобности.
И он вышел из залы к себе, решительно притворив за собой дверь…
После этого Софья Андреевна вместе с названными вашими сыновьями вперед условились, что лишь только вы умрете, они заявят свои юридические права наследства на все ваши неизданные писания и бумаги; а в случае, если это окажется нужным, обратятся прямо к государю за поддержкой против тех «толстовцев», которые захотят похитить у них их «семейное достояние».
Получилось такого рода положение: вами было во всеуслышание давно объявлено, что все ваши писания после 1881 года принадлежат всему человечеству. Копии всего, что вы в этот период писали, как художественного, так и нехудожественного, были вами нарочно мне предоставлены на хранение для того, чтобы после вашей смерти я мог приступить к их опубликованию. В случае вашей смерти мне или, если б и я не был в живых, то моему заместителю пришлось бы в исполнение вашей воли тотчас же сделать печатное заявление о том, что на основании вашего отречения от собственности на ваши писания известного периода друзья ваши приступают к изданию этих писаний на всех языках.
