Куртис Кейт - Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой
Статья, завершавшаяся на этой высокой ноте, была только третьей в серии репортажей, число которых по первоначальному плану предполагалось довести до десяти. Не опасался ли тайно Сент-Экзюпери, что следующая могла показаться сравнительно хуже? Нет никаких доказательств подобных его опасений. Но после того, как велосипедист был послан на плас Вобан за четвертой статьей, неожиданно в контору «Пари суар» врывается запыхавшийся Тонио и просит перечитать ее. Пьер Лазарев и Эрве Милль едва успели взглянуть на напечатанный текст, передаваемый им страница за страницей машинисткой. Они как раз дошли до того момента, где Сент-Экс рассказывает об испанском солдате, собиравшемся предпринять вылазку с гранатой в руке. Описывал ли он тогда desesperado[16], того самого, рядом с которым стоял, изо всех сил стараясь изобразить спокойствие, когда тот подкидывал над стеной смертоносные гранаты? Этого мы никогда уже не узнаем. Поскольку внезапно и без всякого предупреждения Сент-Экс сердито разорвал в клочья собственные строчки. «Плохо! – воскликнул он, сердито хмурясь. – Плохо!» И, ни слова не объяснив, он умчался так же неожиданно, как появился. Следующая статья никогда не была опубликована, и репортажи в «Пари суар» завершились «внезапной смертью», или, если употреблять более возвышенный образ, «троицей».
Чем объяснить подобное экстраординарное поведение? Однажды Андре Мальро сказал Антуану о войне, которая, между прочим, довела его яростную энергию борьбы до кипения: «Вы представить себе не можете, какие острые ощущения испытываешь, когда стоишь за пулеметом и ведешь беспрерывный огонь!» Инстинктивно Сент-Экс почувствовал, как дрожь пробежала по всему его телу. Несомненно, были люди, для кого война, подобно борьбе, являлась разновидностью спортивного состязания, но «вульгарный спортивный азарт», испытываемый им в Кап-Джуби под жалобный вой мавританских пуль, немного отличался от этого… Но возможно, не слишком сильно отличался и от того, с которым его приятель desesperado швырял свои смертоносные «спортивные» снаряды над защитной стеной. Война, в конце концов, была чем-то посерьезнее, чем спорт, и существовали категории более жизненные, чем грубое чувство. Как он выразился в письме, приведенном в биографии Пьером Шеврие, подводящим итог его двойственному восхищению его приятелями-анархистами: «Старый дух товарищества «Аэропостали» я снова нашел среди анархистов Барселоны во время гражданской войны в Испании. Те же самые таланты, те же самые риски, та же самая взаимопомощь. То же самое высокое восприятие человека. Они могли сказать мне: «Вы думаете совсем как мы». Но они сказали: «Почему вы не с нами?» И мне нечего было им ответить, чтобы они поняли. Поскольку они жили чувствами, а на уровне чувств я не имел ничего, чтобы возражать коммунистам, больше чем Мермозу или любому другому на этом свете, кто соглашается рисковать своей жизнью и кто ставит хлеб, разделенный среди товарищей, выше всего на земле. Но я не верю, будто каталонский анархист создан, чтобы осуществлять контроль над будущим человека. Если он одерживает победу, все, на что он будет способен, – это оторваться от своей супницы. И это окажется простая самодовольная и тщеславная личинка, которая интересует меня, но немного… Почему, чтобы напиться до состояния опьянения, я должен идти на разрушение того, что я воспринимаю как свою духовную цель?.. Дух должен доминировать над чувствами».
Это была правда, которая выросла в нем за полдюжины лет, и то, чему он стал свидетелем в Испании, подействовало лишь как катализатор. Но (и это не менее типично для него) он не спешил написать эти строчки, будто парализованный опасением, что еще раз мог бы быть неправильно истолкован. В конце концов, потребовалось впасть в нищету, чтобы победить свои сомнения, и, как мы увидим дальше, произошедшее стало некоей журналистской катастрофой. Катастрофой – да, но также и чудом.
Глава 16
Между серпом и свастикой
В ноябре 1936 года вышла в свет книга Жида «Возвращение из СССР». Кузен Сент-Экзюпери Андре Фонсколомб (у которого мать была родом из России) зашел, чтобы переговорить с ним. Критика Жида казалась ему слишком умеренной, и он хотел получить от Тонио совет по поводу своего опровержения, которое готовил против Жида. Антуан рад был помочь, хотя и ограничил свое вмешательство в текст подбором слов и корректировкой стиля. Собственные мысли по данной теме он доверил лишь своим записным книжкам. «Есть что-то прекрасное, но также и отталкивающее в приеме, который массы людей оказали Жиду. Если необходимо выбирать между правительством индивидуумов и правительством толпы, я полагаю (и в пользу этого свидетельствует управление в провинциальных городках), что правительство толпы – наиболее разрушительное и несправедливое из всех существующих форм правления».
В своем последнем суждении Сент-Экс недалеко ушел от Жида. Жид поехал в Советский Союз по случаю похорон Горького в надежде обнаружить, что радикально новая социальная философия произвела на свет радикально новый и лучший тип человека. Вместо этого, он с огорчением выяснил, что прежде всего эта философия создала всеразрушающую однородность мнения. Подобно Сент-Эксу, его ободрял ребяческий дух товарищества, проявляемый повсюду, но его угнетало нежелание встречаемых им людей принимать что-либо, кроме догматов «истины» (часто заведомо ложных), которые насильственно внедрялись в тысячи наивных голов. «В настоящее время нужно только соглашательство и конформизм, – написал Жид. – Требуется и поощряется одно – одобрение всего происходящего в СССР. И каждый стремится к тому, чтобы это одобрение не прошло незамеченным, а, наоборот, проявилось явно и как можно восторженнее. Удивительнее всего – так происходит повсеместно. С другой стороны, малейший протест, малейшая критика подвергается самому суровому наказанию и душится немедленно, на корню. И я сомневаюсь, что в какой-либо другой стране сегодня, даже в гитлеровской Германии, дух нации менее свободен, более запуган (более затерроризирован), более по сути своей рабский». Именно это ужасное высказывание, где он ставил Россию Сталина на одну доску с Третьим рейхом, обрушило шквал обвинений на голову Жида и стало причиной его изгнания (самим «главным преосвященством» Роменом Ролланом) из Всемирного антифашистского комитета. Жид, насколько знал Сент-Экзюпери, только поведал правду – правду, облагороженную тем, что ее высказал человек, когда-то причислявший себя к истинно верующим в идею, чей бог рассыпался на глазах. Сторонник новой веры, которому пришлось в мучительной агонии дать переоценку своей веры. Поскольку Сент-Экзюпери никогда не подпадал под влияние этой веры, ему повезло больше. «Мадонну несут по улицам Севильи, Сталин шествует по улицам Москвы: различие в эстетике, как сказал бы Леви, нет, более того… – записал он комментарий по этому поводу в записную книжку сразу же после оживленного спора на эту тему. – Величие религий и их действенность состоят в том, что они излагают свою революционную идею, уже создав образ духовного человека, которому следует подражать. Раз такой человек создан, ему и преобразовывать вселенную.
