Куртис Кейт - Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой
– А зачем? – Он пожал плечами. – Машина реквизирована!
Я не осмеливался добавить, что я больше волнуюсь за свой собственный «кузов».
– Мой друг даст вам пять сотен песет за каждое оторванное вами крыло, – великодушно пообещал Сент-Экс.
Шофер прибавил газу и спел очередной куплет «Интернационала». Я вытер пот со лба. Эта специфическая шутка обещала сделать меня беднее».
Добравшись до линии фронта, Жансон и здесь обнаружил, как трудно сдерживать невольную дрожь в компании «отчаянных» (название, которое они сами себе придумали), чьим любимым развлечением было вырывать чеку из гранаты за секунду или две перед броском. Однажды Сент-Экс оказался во внутреннем дворе здания, которое, как ему сказали, атаковали националисты с другой стороны стены. Анархистский «отчаянный», стоявший рядом с ним, только что бросил гранату на стену, где она и взорвалась. Но смельчак сердито покачал головой. «Слишком высоко!» – крикнул он Сент-Экзюпери с недовольной гримасой. Взяв другую гранату, он выдернул чеку, выдержал секундную паузу и затем подкинул ее. Граната перелетела через стену по более низкой траектории. «Нет… Опять плохо!» – кричал анархист, качая головой. Он кинул еще одну гранату, которая на сей раз проскользнула прямо по кромке стены, совсем как хороший удар на теннисном корте. Если бы он чуть-чуть ошибся, граната прыгнула бы назад и разорвала бы обоих на кусочки. «Ха!» – вскричал анархист, наконец довольный. Все это время он краем глаза наблюдал за своим спутником, чтобы увидеть, не испугается ли тот. Сент-Экс улыбнулся, считая испытание законченным. Но не тут-то было, храбрец снова взялся за гранату. Только чтобы доказать – последний бросок был результатом навыка, а не удачи!
В отличие от более ранних статей Антуана, написанных сразу в Москве, Каире и Барселоне, он отложил новый цикл для «Пари суар» до своего возвращения во Францию. Опасения, которые Жак Мейер в «Энтранзижан» ранее выражал во время ливийского приключения, были теперь драматично подтверждены, когда пришло время предоставить экземпляры редакторам и машинисткам. Поездка Сент-Экзюпери в Испанию началась в апреле и продолжалась до мая, но прошло еще несколько недель, прежде чем первая статья была готова, не говоря уже о других, которые, как предполагалось, должны были появляться в быстрой последовательности. Каждая статья бесконечно долго писалась и переписывалась, причем автор просил внести исправления еще десятки раз уже после того, как текст попадал к Пьеру Лазареву и Эрве Миллю. На заключительных стадиях Антуану приходилось даже прибегать к подкупу, чтобы получить допуск в типографию, где изумленного наборщика просили придержать набор, поскольку автор менял слово, добавлял запятую и в довершение всего заново набирался весь параграф. Постепенно статья становилась все длиннее, Антуан сопереживал героическим защитникам Мадрида и не находил слов, чтобы выразить всю боль, муку и восторг, связанные с увиденными событиями.
Наконец, 27 июня появилась первая статья. Светлая, почти противоестественно ясная, затопленная лунным светом ночь, и они с республиканским лейтенантом идут по траншее на линии фронта в северном пригороде Карабаншеля. Наверху, словно рой насекомых, зудят пули, но становится страшно, когда периодически раздаются хлопки, похожие на звук откупориваемой бутылки шампанского, слышно, как снаряд за снарядом пронизывают небо, словно «акулы, стремящиеся к своей добыче». Артиллеристы Франко, пишет автор, напоминая сумасшедших вандалов, неуклонно разрушали массу залитого лунным светом камня, там, в городе, заснувшем, как Спящая красавица, который Сент-Экс мог видеть через брешь в бруствере. Канониры Франко пытались «потопить Мадрид, как топят судно». Ради чего весь этот беспорядочный ужас? Он не мог понять. Как раз сегодня в полдень, когда он шел по Гран-Виа, один из этих снарядов разорвался, словно удар грома. «Достаточно погубить одну только жизнь, лишь одну. Прохожие все еще отчищали штукатурку с одежды, другие бежали куда-то, облако дыма начинало рассеиваться, но жених, чудом не получивший ни единой царапины, стоял, не спуская глаз с невесты, локоть которой в позолоченной ткани он сжимал минуту назад, и теперь она превратилась в пропитанную кровью губку, массу из плоти и полотна. Опускаясь на колени, но еще ничего не понимая, жених медленно качал головой и только пробормотал: «Как странно!» Он не мог признать свою подружку в этом распластанном куске. Отчаяние не спешило в сердце юноши. В течение еще одной томительной секунды, ошеломленный этим «похищением», он искал вокруг себя легкую знакомую фигурку, словно она могла существовать.
Но не осталось ничего, кроме комка грязи… Исчезло все, ничего не сохранилось от того хрупкого позолоченного существа! И пока из горла жениха не хлынул крик, какой-то странно растянутый и долгий, он успел понять, что любил не эти губы, а их недовольную гримасу, их улыбку. Не эти глаза, а их взгляд. Не эту грудь, а легкий запах моря, исходящий от нее. У него хватило времени обнаружить теперь, наконец, причину душевных страданий, которую любовь, возможно, принесла ему. Разве не преследовал он неосязаемое? Не это тело сводило его с ума, а румянец, пыл, невесомая душа, спрятанная в нем…»
«Закон», если таковым можно его назвать, «репрессалий»? Разорванное в клочья лицо за подбитый глаз, поврежденная челюсть за сломанный зуб? Отвратительный закон талиона столь же стар и столь же жесток, как история Каина и Авеля, и «первое из всех убийств потеряно в первобытной ночи времен». Но для Сент-Экзюпери в этом кратком, убийственном моменте имело значение то, что он видел, как молодую девушку, подобно матадору, лишают ее одежды света. «Что касается военной роли такой бомбардировки, я оказался не в силах определить ее. Я видел распотрошенных взрывами домохозяек, изуродованных детей, старуху – уличную разносчицу, вытиравшую кусочки разбросанных мозгов с ее скромных сокровищ. Я видел привратницу, выходящую из домика, чтобы смыть кровь с тротуара, и я все еще не в состоянии понять, какой смысл в войне имели те уличные трагедии».
За годы до того, как аналитики, статистики и патологоанатомы Второй мировой войны пришли к выводу, до которого геринги и бомбометатели гариссы не додумались, который Куртис Лемейс и ему подобные никогда не были способны понять, Сент-Экзюпери сумел раскрыть патетическую ошибку массовых бомбардировок. «Моральная роль? Но бомбардировка противоречива по своей сути. Она наносит удар по поставленной ею же цели. Каждый взрыв снаряда в Мадриде вызывает постепенное ожесточение. Там, где было шаткое безразличие, все напрягается. Мертвый ребенок приобретает значение, когда он ваш. Бомбардировка, как мне кажется, не раскидывает – она объединяет. Ужас стимулирует сжимание кулаков, смыкание шеренг в одном общем движении.
