Игорь Ильинский - Сам о себе
Советский человек, который приходит в Малый театр на новый спектакль «Любовь Яровая», вырос и возмужал вместе с молодым социалистическим государством. Все, чему он отдал свою революционную юность, стало сегодня реальной действительностью. Уже современными глазами, глазами человека шестидесятых годов, он хочет оглянуться на пережитое в молодости, вспомнить те первородные мысли и чувства, которыми (наравне с героями пьесы) был обуреваем тогда, и разделить их с молодыми зрителями – своими сыновьями и внуками. Он хочет, чтобы его сыновья и внуки в театре воочию увидели и поняли, в каких трагических противоречиях и психологических сложностях шла борьба за победу народной власти. Он хочет, чтобы его внуки увидели в художественной форме правду событий тех лет, правду, которую он сам проверит теперь, будучи зрителем. Вместе с тем время окрасило эти события романтическим светом, поэтому в новом спектакле романтика того времени должна охватить и вновь увлечь как старых зрителей, так и молодежь, которая должна почувствовать и полюбить романтику революции.
Хотелось показать становление героев пьесы. Показать, как простые, обыкновенные, ничем не примечательные на первый взгляд люди превращаются в героев истории, потому что их мыслями, побуждениями, поступками (руководит чувство справедливости, подсказанное их чистой совестью. Особенно хотелось показать рождение героини в образе Любови Яровой. Само имя, данное ей автором, ассоциируется со всходами яровых. Вот так она «всходит» и в пьесе из незаметной скромной женщины в героини. Ничего в ней героического поначалу нет.
Цепь поступков, которые она совершает честно и по велению своей совести в целом ряде сложных и трудных обстоятельств своей жизни и которые совсем не кажутся ей героическими или чем-то выделяющимися, в результате делают из нее героиню.
Вот так были определены основные задачи.
Спектакль был очень сложен в постановочном отношении. Сложнейшие и разнообразные массовые сцены, картины, которые сменялись на движущемся сценическом круге, звуковое, шумовое и музыкальное оформление вместе со световой монтировкой – все эти компоненты спектакля должны были работать синхронно и очень точно организованно как в целом, так и в частностях. Сроки были сжатые, пришлось в эти сроки укладываться. По этому в последнем периоде репетиций не хватало времени для отделки актерских сцен.
Я помню, как во время одной из генеральных репетиций я сидел в углу кулис, стараясь сосредоточиться в этот момент уже только на моей роли (я играл профессора Горностаева), но, конечно, не мог оторваться от хода всего спектакля и режиссерского внимания к нему. Одна из актрис вдруг обратилась ко мне, и ее слова совпали с моими мыслями в этот момент. «Смотрите, Игорь Владимирович, машина-то заработала. И музыка, и круг, и изменения декораций, и свет... и движение масс. Все работает, все!»
И действительно, как радостно было ощущать, что спектакль как какая-то сложнейшая машина работает, движется, переливается задуманными красками и эффектами и дает свои результаты в дыхании зрительного зала и его реакциях.
Конечно, не все задуманное вышло. Актерская слава былых исполнителей еще была жива в воспоминаниях о первой постановке. К сожалению, новая исполнительница Любови Яровой, Е. М. Солодова, была не в силах отречься от трактовки обычной «героини», в этом стиле великолепно играла когда-то В. Н. Пашенная, которая в такой трактовке была недосягаема. А ведь мы прослушивали при начале нашей работы некоторые сцены в звукозаписи, просматривали старые фотографии и решали вместе, что так играть Яровую в 1950 году, как играли ее в двадцатых годах, нельзя. Вера Николаевна трактовала роль как «героическую» с первых же шагов своей героини, с первого ее появления на сцене. Она играла в старой манере Малого театра, несколько декламационно и иногда даже с каким-то тремоло в голосе. Если краски традиционной «героини», которые придавала Вера Николаевна своей новой, советской героине, волновали и были убедительны в двадцатых годах и зрители были ей благодарны за это, то теперь становилось ясно, что в шестидесятых годах в такой манере играть Яровую нельзя. И, однако, к сожалению, Солодова в корне не изменила трактовки роли и оставалась в плену старой манеры исполнения. Возможно, что режиссура была в этом отношении недостаточно решительна и требовательна, отдавая внимание главным образом постановочной стороне.
На мой взгляд, наиболее яркой актерской работой было исполнение В. Д. Дорониным роли Шванди. Ему удалось избежать приевшихся штампов и сыграть Швандю очень непосредственно и правдиво. Вот тут и прозвучала душа героя, по-детски восторженно воспринимающего все революционные события и перемены и по-детски же увлеченно «созидающего революцию».
Требовала пересмотра и трактовка роли Пановой, которую в первой постановке играла Е. Н. Гоголева, а в нашей редакции Т. А. Еремеева. Режиссура в своей трактовке остановилась на полпути. Глядя на старые фотографии, хотелось отойти от трактовки Пановой как роковой злодейки с папиросой и в стиле «вамп». Тут не хватило смелости у режиссуры.
Злодейкой делают Панову главным образом слова, которые она обращает к Яровой: «...если бы моя власть, то я бы вас всех удавила». Эти слова в обычной трактовке отвращают навсегда наших зрителей от какой бы то ни было снисходительности и сочувствия к Пановой. Мы пытались трактовать Панову как сложную в некотором отношении фигуру из окружения белогвардейцев. Но в результате эта трактовка получилась нечеткой и неопределенной. Сочувствия Панова поэтому у зрителей нигде не встречала. Между тем надо было смелее показать в ней и положительные черты. Да, поначалу она ждет белых, она презирает красных и вынужденно служит у них. Она пережила огромное личное горе. Она по недомыслию считает революцию виновницей гибели своего счастья, благополучия, гибели любимого человека, сраженного сыпным тифом, порожденным также, по ее мнению, ненавистной ей революцией. В течение всей пьесы она постепенно меняет свое отношение к красным, она, как внутренне честный человек, не может не видеть, не уважать беззаветности, смелости Кошкина и его товарищей и начинает презирать и ненавидеть тех белых, которых она так ждала, которые так ее разочаровали и которым она вынуждена еще служить. Она бежит с белыми. Но она бежит в отчаянии, в исступлении, бежит с нелюбимым и презираемым ею человеком. Бежит на верную гибель, сознавая это, соглашаясь идти на содержание к Елисатову, она бросается в омут.
В результате такой трактовки дальнейшую судьбу Пановой угадает и дофантазирует сам зритель. Мне кажется, что решение роли Пановой, как сложной женщины, которая, живи она в другой среде, могла бы быть и честной и благородной, было бы правильным и интересным. Трудность воплощения такой Пановой была и в том, что сам автор, на мой взгляд, где-то раздвоился в своем отношении к ней. Режиссуре надо было смело и решительно пойти по пути новой трактовки. Мы струсили и побоялись сделать Панову если не положительной фигурой, то, во всяком случае, ясной для зрителя в своих метаниях и внутренних противоречиях. Но все же, как мне кажется, и здесь было найдено много верного. Особенно удачной была сцена решения бежать с Елисатовым, решения исступленного, вынужденного, сопровождаемого бессильными проклятиями. Несмотря на несправедливые проклятия в сторону Яровой и ее товарищей, в этой ее последней сцене судьба Пановой представлялась зрителям жалкой и вместе с тем трагической.
