Леонид Гроссман - Достоевский
Достоевский до конца определял свою художественную систему как «реализм в высшем смысле», понимая под этим термином построение литературного произведения на подлинных и конкретных фактах текущей действительности, но с возведением их к широким философским оценкам.
Так строились и «Братья Карамазовы». Говоря об одной из важнейших книг романа («Pro и contra»), Достоевский подчеркивает, «что даже и в такой отвлеченной теме не изменил реализму». На всем протяжении романа нигде не ослаблены эти строгие требования автора к широте и достоверности своей документации.
Для правильной разработки глав о школьниках Достоевский обращается к образам педагогической литературы (Песталоцци, Фребель, статьи Льва Толстого о школе), для верного тона поучений русского инока — к богословию, церковной истории (Нил Сорский, Иоанн Дамаскин, Исаак Сирин, Сергий Радонежский, Тихон Задонский). Наконец, для верного ощущения современной «минуты» он пользуется материалами судебной хроники (дело Кронеберга, Жезинг, Брунст и прочее) и различными случаями из современной общественной жизни, широко разработанными в его публицистике. Личные впечатления целой жизни от ранних воспоминаний писателя о болезни матери и убийстве отца до его поздних переживаний в связи со смертью его ребенка и поездкой в Оптину пустынь замечательно углубляют силу и жизненность всего повествовательного тона. Даже аргументация Ивана Карамазова в его диспуте с Алешей целиком уходит в текущую или историческую действительность.
«Все, что говорится моим героем в посланном Вам тексте, основано на действительности, — сообщает Достоевский редактору. — Все анекдоты о детях случились, были, напечатаны в газетах, и я могу сказать, где, — ничего не выдумано мною».
Ничего не выдумано, но все по-новому осмыслено, ярко озарено и глубоко очеловечено прозрениями гениального художника.
Сочетанием таких приемов Достоевский достигает в своем последнем романе ощущения неотразимой жизненности изображения. Даже сквозь неверные тенденции автора эпоха говорит здесь собственным голосом о своих безмерных страданиях, обнажая перед читателем свои подлинные язвы. Местами роман приобретает поистине животрепещущую силу свежего газетного листа, а страстность авторского тона доносит эту волнующую актуальность и до последующих поколений.
Но главное для Достоевского — философская и психологическая проблематика, далеко выходящая за пределы эмпирических данных и соприкасающаяся в своих последних выводах с миром утопического или «фантастического». В «Братьях Карамазовых» эта безбрежная «поэтика» и «патетика» Достоевского достигают своих вершин.
Интенсивная жизненность образов не исключает их символической обобщенности. Это отвлеченные пороки и качества, воплощенные в лицах. Сластолюбие — Федор Павлович (как отмечали уже первые критики романа), эгоизм (мы сказали бы эгоцентризм) — Иван Федорович, разнузданность — Дмитрий, нравственная чистота — Алеша… «Это как бы лица аллегорические, разыгрывающие мистерию, как в средние века. Но могучий талант вдохнул жизнь в эти аллегории, обширный ум придал этой мистерии глубокое значение». Отметим, что и центральная тема романа — отцеубийство — символизирует историческое явление, всегда глубоко волновавшее Достоевского, — цареубийство.
В своем последнем романе он продолжает искать своеобразную композицию, свободную от обычных повествовательных штампов. В отличие от «Подростка» он снова строит безбрежное повествование на центральном криминале, организующем все действие романа. Все персонажи очерчены глубокими контурами и не вызывают сомнений в своем существовании. Незабываемы женские образы, как великолепная Грушенька с ее всепобедной «русской красотой».
Отличительная черта «Братьев Карамазовых» — высшая напряженность композиции и рисунка. Здесь все взято в пределе, в крайности, в острейшем выражении — по слову самого автора, «в лихорадке и синтезе». Нисколько не стремясь к единству построения и строгой экономии изобразительных средств, мастер-эпик, как это уже было в «Подростке», снова стремится в самой форме своего создания выразить свое потрясенное видение всего распада, разрыва и разложения великого целого, благоговейно чтимого им. Включая в свой новый миф о прокаженной, но исцелимой России всю жестокую борьбу современных политических течений, он развертывает свою картину во всей судорожной разорванности и патологической нестройности ее житейских компонентов. Именно такая сложнейшая деформация цельности, расслоение и распластование традиционной красоты, беззаконное пересечение плоскостей и дезориентирующая контрастность элементов нужны были художнику, чтобы противопоставить «хаос современности» мечтам о золотом веке и всеобщем счастье.
Отсюда структурная сложность последнего романа Достоевского. Обилие тем и материалов делит семейную хронику на «книги», имеющие подчас самостоятельное значение, и вводит в него обширные вставные фрагменты. Политические тенденции романиста слишком осложняют подчас страстный роман Дмитрия, интеллектуальную трагедию Ивана, ранние искания Алеши. Теория и драма не всюду достигают органического слияния и следуют местами чересполосицей.
Но побеждает не идеолог победоносцевской России и не проповедник теократии, а великий мастер философского романа. Если расценивать «Братьев Карамазовых» с позиций, какие занимал сам художник согласно установленным им конструктивным законам, — последняя книга Достоевского предстанет перед нами подлинным завершением его художественного пути, целостным синтезом его творческого опыта, расширением романа-поэмы до романа-эпопеи. Задание осталось незавершенным, прерванное смертью автора, но во многом оно уже достигло намеченных целей. Необычайным подъемом мысли и воли Достоевский создал на склоне дней монументальный роман типа хоровой трагедии, который и стал синтетическим и многоголосым эпилогом всего его бурного творчества.
Глава XX
Эпилог Достоевского
Большое литературно-общественное событие 1880 года — открытие памятника Пушкину в Москве привлекло внимание Достоевского, всегда признававшего великого поэта наиболее полным выразителем народного сознания. Еще за несколько месяцев до этого праздника Достоевский высказал мысль о необходимости «серьезной статьи» о поэте в печати. Он даже «мечтал сказать о нем несколько слов в виде речи» в Москве (как вскоре сообщал в одном из своих писем). Узнав об этом, председатель Общества любителей российской словесности и редактор «Русской мысли» С. А. Юрьев обратился 5 апреля 1880 года к Достоевскому с предложением выступить с такой речью на юбилейном собрании в Москве и напечатать ее в виде статьи в его журнале.
