Роман Добрый - Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 2]
— Понял, Иван Дмитриевич, — в тон ему ответил я.
Путилин вынул носовой платок, сильно надушенный.
— Не любите этого запаха? — с еле смешной иронией в голосе спросил великого сыщика старший врач.
— Терпеть не могу! — сухо отрезал Путилин.
Мы вошли в мертвецкую.
Путилин, опередив доктора, первый подошел к Кузьме.
— Ты что же это, любезный, позволяешь мертвецам драться?
Сумрачный Кузя отшатнулся.
— Какие же это такие мертвецы у меня дерутся?
Злобно, хрипло звучит голос сторожа мертвецкой.
— Стань во фронт, болван! Перед тобой его превосходительство! — затопал ногами старший врач Н-ской больницы.
Однако даже такая страшная вещь, как «его превосходительство» не произвела на Кузю ни малейшего впечатления.
— Отчего же не встать. Можем... Сделайте милость.
— Тебя зовут Кузьмой? — обратился к сторожу Путилин.
— Так точно-с, — «поправился» мертвецкий сторож.
— Ты давно служишь?
— Он служит более десяти лет у нас, — вмешался старший врач.
— Простите, но я попросил бы вас не вмешиваться в мой разговор с вашим сторожем, — голос Путилина звучал резко, решительно.
— Простите, Иван Дмитриевич.
— Пожалуйста.
Все, что происходило здесь, в мертвецкой, этот странный диалог страшно раздражали старшего врача.
— Так я спрашиваю тебя: ты давно служишь?
— Давно-с... Давно.
— Мертвецов не боишься?
— А чего их бояться?
— Для тебя все равно: мужчина или женщина?
— А что же мне с ними делать, целоваться что ли? — Старший врач иронически поглядывал на Путилина. Путилин продолжал свой действительно странный допрос. — Ты холост?
— Так точно. Потому — вдовец я.
— Сколько лет, как ты овдовел?
— Много-с... Не упомню.
— А ну-ка, любезный, покажи нам упокойницу — Аглаю Беляеву.
— Ты знаешь? — спросил директор.
— Да эту последнюю?
— Вот, вот... Ту, которую ты, — Путилин сделал паузу.
— Которую ты на стол мертвой клал. — Кузя подошел к одному из мертвецких столов и открыл грязный покров:
— Смотрите, ваше превосходительство.
Путилин стал пристально всматриваться в труп девушки.
Перед нами лежало обнаженное тело.
На груди, на шее, на лице виднелись знаки насилия: около правой щеки — глубокий порез, сделанный очевидно ногтем. Грудь — вся в царапинах. Но лицо — удивительно спокойное: ни тени страдания, ни проблеска мучений предсмертной агонии.
— Посмотри! — резко обратился ко мне мой великий друг. — Сделай свое заключение.
Старший врач обратился ко мне:
— Ваше мнение, коллега?
Я, безумно любящий моего друга, с особенным вниманием принялся за осмотр трупа.
— Ну?
— Я... я, Иван Дмитриевич, присоединяюсь к мнению моего собрата, Николая Ивановича Макарова. Мы имеем дело с довольно обычным случаем: больная, умирая, царапала свою шею в состоянии агонии. Эти раны — типичные раны от ногтей. Поранены только лимфатические сосуды.
Пока я говорил, Путилин не отклонялся от трупа девушки.
— Так... так... так, — бормотал он. Потом, вынув несколько серебряных монет, он протянул их Кузе.
— Ну, прости, Кузьма, что обеспокоили тебя. На, выпей.
— Покорнейше благодарю! — довольно ответил сторож мертвецкой.
Мы вышли из мертвецкой. На лице старшего врача застыла самодовольная улыбка.
— Я вам говорил, глубокоуважаемый Иван Дмитриевич, что это дело ерунда.
— Совершенно верно. В первый раз попался! — в тон доктору ответил Путилин, — Я думал, тут что-нибудь интересное, а на деле — зря ко мне обращались.
Когда мы вошли в больничный корпус, мой гениальный друг обратился к старшему врачу:
— Могу я осмотреть теперь ваши палаты?
— О, пожалуйста!
— Скажите, доктор, у вас есть приговоренные к смерти?
— И сколько еще! Знаете, у нас, ведь, каждый вечер умирает около сорока, пятидесяти человек.
— Порядочное количество, — усмехнулся Путилин.
— Какое отделение вам угодно осмотреть: мужское или женское?
— Place aux dames! Женское, — сказал Путилин.
В шутливом тоне моего великого друга я расслышал знакомые мне нотки. О, я их знал хорошо!
— Кто у вас обречен на смерть?! — тихо спросил Путилин дежурного ординатора, идущего во главе процессии.
— Несколько женщин.
— Вы мне, доктор, будьте добры, показать их, — продолжал Путилин.
— Мы будем останавливаться у их коек. Для меня, как врача, признаюсь, это был малоинтересный обход. Я только ломал голову над разрешением вопроса, для чего понадобился моему славному другу этот осмотр.
— Вот, например, эта, — тихо проговорил доктор.
Мы остановились у койки, на которой в забытье лежала старая женщина. Лицо ее было все в морщинах. Путилин бросил рассеянный взгляд и отошел.
— А... молодые умирающие у вас есть?
Доктора удивленно посмотрели на великого сыщика.
— Есть.
— Так вот, нельзя ли их мне показать.
На одной из коек лежала, разметавшись, в бреду молодая красивая девушка.
Великолепные волосы рассыпались по плечам.
— Какой ужас! Подумать только, что скоро эта прелестная девушка сделается добычей могильных червей! — Сколько грусти прозвенело в голосе Путилина.
— Никакой надежды?
— Никакой.
— Что же у нее?
— Брюшной тиф с прободением, вследствие чего получился смертельный перитонит, то есть воспаление брюшины.
— Когда она умрет, доктор?
— Сегодняшней ночи она не переживет. Ей осталось жить несколько часов.
Путилин повернулся к старшему врачу:
— Вы разрешите мне присутствовать при ее агонии и смерти?
— Сделайте одолжение, глубокоуважаемый Иван Дмитриевич. Если вас это интересует...
— Да, да, меня это очень интересует.
— Пока не угодно ли, Иван Дмитриевич, пожаловать или ко мне, или в дежурную выпить стакан чаю? Что же делать здесь, в палате?
— Хорошо. Спасибо. Пойдемте в дежурную. Итак, господа, еще раз вас спрашиваю: эта девушка будет первым женским трупом? Мне важно это знать.
— Да, да, Иван Дмитриевич.
В дежурной за стаканом чая Путилин обратился к старшему врачу и дежурному ординатору:
— У вас в мертвецкой один сторож или несколько?
— Один.
— Кузьма?
— Да.
— Так вот видите ли, господа, я вас попрошу устроить так, чтобы этот сам Кузьма явился за приемом покойницы.
— Но ведь трупы относят наши больничные, палатные сторожа, а он должен оставаться при мертвецкой.
— Я это знаю, но, повторяю, мне важно и нужно это.
— Хорошо, хорошо, Иван Дмитриевич.
Служители Эскулапа смотрели на моего великого друга, как на редкостного зверя, что, мол, за экземпляр такой представляет он из себя.