Красный лик: мемуары и публицистика - Иванов Всеволод Никанорович
Вы ясно чувствуете, что вся окружающая обстановка вокруг вас пронизана рациональностью, легка, не давит вас своей никчёмностью, необузданностью, грубостью, наконец… Совершенно естественно, что с людьми приятнее иметь дело, нежели со зверями, а с культурными и воспитанными людьми – приятнее, нежели с лохматыми детьми природы…
Описывать соответственные русские виды я не буду – они известны всем; так было раньше, так осталось и теперь. Скажу только, что элемент уверенности в будущем при такой постановке дела играет весьма существенную роль. Если вы выставляете сапоги за дверь для чистки в иностранной гостинице – вы знаете, что найдёте их чистыми наутро. В русской гостинице у вас их просто сопрут, и, как известно из совпрессы, – их даже надо прятать под подушку…
Никакого элемента рационализации в русской действительности нет, или очень мало – просто сам народ не воспитан в том, что нужно делать так, а не иначе, для его же собственной выгоды и пользы.
Русская действительность при таком положении – не английский парк, где по шнуркам разбиты дорожки, где поставлены стрелки, чтобы не заблудиться, где сделано всё, чтобы облегчить приручить враждебную природу, – а дремучий, заваленный буреломом и валежником лес, через который не продерёшься без трат и в физиономии, и в костюме.
Естественно, что у такого леса – особая стать, которой нет у леса «западного». Живущие в оном лесу – так-таки и уверены, что всё это «естественно». Есть, правда, приходящие из города лейтенанты Гланы, которые наслаждаются такой близостью к природе; но свою эстетику они записывают потом за письменными столами своих удобных комнат и печатают на скоропечатных ротационках.
Что могут гадатели, стоящие на опушке такого леса с его западной стороны или обзирающие его на аэроплане, – знать о нём?
Разве только, что он – «велик», что он – «могуч», что он полон той глубокой внутренней жизни, которой полна всякая природа, что он страшен, когда загудит в бурю, тих и приятен в вёдро, и так далее, и так далее – всё это, что вы уже найдёте в стихах Кольцова на эту же тему…
Ну, а кто же знает этот русский лес так, как человечество знает популярный лес западный, подчищенный, осветлённый огромной произведённой над ним рациональной коллективной – человеческой культурной работой…
– И никто не может знать, потому что этой-то работы фактически произведено не было…
В этом-то всё отличие «Руси» от «Запада».
Западная наука основательно и чётко, в огромном широком всенародном труде своём проработала свою действительность; какую отрасль западной жизни вы ни возьмите – везде там оформлено, ограничено, заточено в чёткие очертания, подобные пчелиным сотам.
Мы видим, что там проделана большая работа. Лес западного быта – расчищен по дорожкам, по просекам, вполне доступен не только для прогулок, но и для внутреннего дальнейшего исследования.
Потому-то и есть соблазн для многих отечественных современных Петров Великих прорубать в русском лесу просеки, аналогичные тем, которые они видят на приготовленных картах Запада!
Легко! Так рубят теперь лес марксисты… и попадают в неопознанные овраги.
Никакое эстетическое гадание, что-де за этим чёрным лесом стоит золотой дворец Ивана-царевича, где живут разные роскошные Птицы Счастья, – делу не поможет. Поможет только всенародная работа в лесу, повседневная, трудная, настойчивая…
Куда ни сунется отдельно русский человек, у которого широко и свободно вертится голова на плечах и который поэтому видит больше, нежели шоры привычки, быта или окружения, он видит, что везде работы непочатый край.
Русские не знают России, не знают её и до сих пор. Русская экономика, русское сельское хозяйство, жизнь народных крестьянских масс, русские способности и русский национальный характер, национальные характеры полноправных к выражению их национальных меньшинств, входящих в состав русской державы, русская история – русская религия – всё это покрыто мраком неизвестности…
Хвалёная русская литература большей частью описывала свои собственные индивидуальные переживания, сомнения и печали, и в этой индивидуальщине – проявила большое искусство. Но из-за её деревьев мы не видели всё-таки самого леса, не видели действительности…
И в результате этого – действительно приходилось в Россию верить, а не знать; кто же способен аршином вымерять страну, которая идёт огромным валом национального инстинкта, кто же может иметь что-либо, кроме веры в неё?
И если такая огромная, всенародная, национальная, опознавательная работа будет проведена, то окажется, что у России имеется свой собственный лик, не требующий никаких сравнений и доказательств, не вызывающий никаких споров. Споры возможны только там, где нет объективности материала, нет объективности науки.
Объективность! Только одна объективность! Расчистка дремучего леса (не предрассудков – ибо и предрассудки народные объективны!) – и мы увидим, где пролагать дороги для строительства государства с ясно, чётко выраженными национальными чертами, государства, удобного для жилья и работы, практичного и приспособленного, чего, конечно, никогда не добиться современным, одержимым марксизмом коммунистам.
Довольно веры, довольно суеверий!
Гун-Бао. 1929. 10 марта.
К новой России. Приход объективности
Итак, пред нами, прежде всего, задача объективности, задача осветления русского дремучего леса правильно расположенными просеками, дорогами и так далее, всем тем, что относится к так называемой культурной работе.
А такое осветление уже есть. Революция принесла нам такое знание русского народа, каким раньше нельзя было похвастать.
В государственной схеме мысли, которой руководилась дореволюционная Россия, – был набросан как бы известный порядок, не столько объективный, сколько отвечавший практическим нуждам своей эпохи. «Мать Россия», «Русь», «Вера, царь и отечество», а потом – «парламентаризм» и «демократия» – одним словом, все те понятия, которые жили в широких массах русского народа, – всё это было некоторым лозунгом, принимая который необходимо обязывали себя делать и дальнейшие выводы в смысле «обязанностей гражданина».
Необходимо отметить, что пишущего эти строки интересует не наличие и содержание тех или иных понятий и вопросов у того или другого учёного, а их социально-политическая сторона – поскольку такие понятия были распространены в массах и формовали собой если не активное содействие масс тому, что делали сознательные, высшие слои, то, во всяком случае, их массовое молчаливое приятие и созерцание. Если, положим, такая формула, как «вера, царь и народ» имела известное значение, то не только потому, что её произносили отдельные уста какого-нибудь Пуришкевича, а и потому, что в молчании масс или, наоборот, – в криках «ура» – она находила свой упор именно в народ, в массу.
Наличие революции, конечно, было раскрытием того обстоятельства, что объективность таких лозунгов подверглась большому сомнению. Правда, есть и теперь небольшие группы, которые до сих пор твердят это содержание, но оно уже не соответствует «массовости», не оправдывается массой и представляет из себя просто некий психологический образец консервации мысли, невозможности осознать для некоторых объективность своего положения. Такие личности и группы, сохраняющие старые лозунги в полной их неприкосновенности, – подобны любопытным музейным фигурам, восковым статуям в паноптикуме.
Уже известным достижением русского народа было сознание относительности этих старых лозунгов, сознание того, что эти ведущие лозунги только тогда правильны, когда их восклики отражены тысячекратным народным раскатом. В этой гармонии лозунга и народа лежит объективная сила политической мысли.
И в то время, когда умирали старые лозунги, – в народе проявились новые живые линии и революция оживила национальные осознания русских меньшинств.
