Георгий Чернявский - Эйзенхауэр
Первые месяцы частной жизни помощницей являлась также Энн Уитмен, которая жила в доме Эйзенхауэров в качестве личного секретаря и машинистки. Вскоре, однако, она перебралась в Нью-Йорк, став помощницей губернатора штата Нельсона Рокфеллера.
В воспоминаниях детально описывались основные проблемы президентства, взаимоотношения с Конгрессом и лидерами его фракций, бои за сбалансированный бюджет, контакты с иностранными лидерами Макмилланом, де Голлем, Хрущевым и др. Как и иные высокопоставленные мемуаристы, Эйзенхауэр воспроизводил не столько историю своего президентства, сколько свое видение ее, стремясь объяснить собственные намерения и действия, в подавляющем большинстве случаев полностью их оправдывая и сожалея, что то или иное его предложение наталкивалось на стену непонимания. В этом смысле особенно драматичным был рассказ о контактах с Хрущевым, приблизивших США и СССР к мирному сотрудничеству, но затем в силу стечения чуть ли не случайных факторов приведших к новому витку холодной войны.
Читающая публика не восприняла «Годы в Белом доме» с таким же интересом, как первую книгу мемуаров Эйзенхауэра. Двухтомник сенсацией не стал, разошелся главным образом по библиотекам. В связи с этим друзья уговорили Дуайта написать еще одну книгу воспоминаний — на сей раз не «отчет» о президентских или военных годах, а свободное повествование об интересных событиях и встречах, которыми изобиловала его жизнь. Работая над новой книгой, Дуайт возобновил практику диктовки — оказалось, что ему значительно легче рассказывать, чем писать текст. Книга была названа «На досуге: Истории, которые я рассказываю своим друзьям»{870}. Написанная легко и занимательно, эта книга понравилась читателям больше, чем фундаментальные мемуары. Она переиздавалась, переводилась на другие языки, способствовала тому, что имя Эйзенхауэра еще прочнее закрепилось в памяти потомков.
Дуайт Эйзенхауэр оставался фигурой мирового значения. Почти все зарубежные государственные деятели, прибывавшие в США с визитами, стремились его посетить. Каждый год на его имя поступало в среднем свыше шестидесяти тысяч писем, в том числе всевозможные приглашения выступить на торжественных мероприятиях, просьбы дать автограф, интервью, рекомендации по самым разнообразным вопросам. Эйзенхауэр оставлял автографы только на своих книгах и решительно отказывался от предложений писать предисловия к чужим сочинениям, заполнять различные анкеты, высказывать мнение об изданиях.
Он продолжал писать картины, но по-прежнему рассматривал занятие живописью только как хобби, решительно отклоняя самые выгодные предложения о продаже картин. Свои произведения дарил близким друзьям и родственникам. В отставке Дуайт создал по фотографиям ряд портретов бывших сотрудников своего аппарата и министров и разослал им. Написаны были также портреты Джорджа Вашингтона, Авраама Линкольна, особенно удавшийся портрет Уинстона Черчилля и несколько пейзажей.
Безусловно, его живопись была любительской, что особенно ощущается в пейзажах и первых портретах. Но настойчивость давала свои плоды, и со временем появлялись интересные произведения.
Эйзенхауэр всегда был убежден в отсутствии у себя художественного дарования. Он не пристрастился к живописи и мог предпочесть ей гольф. Но к пятидесяти восьми годам слабое сердце не позволяло часто играть в гольф, и живопись стала частью его жизни. Ему было интересно, он любил экспериментировать.
Он очень любил цвет, и это проявилось в его лучших картинах. Глядя на пейзаж с его родным домом, стилизованный под живописную манеру художницы Маргарет Гринофф, ощущаешь легкость и мягкость, которая вроде бы должна противоречить жесткому характеру военного деятеля и президента. «Горный водопад» построен на контрасте цветов заднего плана и яркого, несущегося сверху объемного, выпирающего из холста потока воды.
Сам он называл свою живопись грубой и безвкусной, о чем упоминала видный искусствовед Венди Бекетт, опровергая эти утверждения{871}. Передать портретное сходство ему в большей или меньшей степени удавалось. При этом портреты исторических персонажей, написанные Эйзенхауэром с других изображений, оказываются более слабыми, не прочувствованными, недостаточно прописанными. От них весьма отличается портрет Черчилля. Эйзенхауэр хорошо знал его, видел в официальной и в домашней обстановке, а потому при работе над портретом чувствовал себя значительно более уверенно, хотя и говорил, что «руки больше приспособлены держать топорище, чем тоненькую кисточку».
Эйзенхауэр сжег большую часть написанных им портретов, так как считал их «ужасными». Часто живопись была ему нужна, чтобы выплеснуть эмоциональное состояние, чего он не мог позволить себе сделать в словесной форме. Он находил в творчестве успокоение. И если в прежние годы он уединялся для занятий живописью всего на 20–30 минут поздним вечером, то в конце жизни мог потратить два часа в поисках нужного цвета.
Среди пейзажей Эйзенхауэра можно увидеть и деревушки — символ «неиспорченной» Америки, в которой он вырос, и французский сад, и альпийскую сцену. Ему нравилась «ненарушенная» природа. Он был ярым сторонником реализма в искусстве, ценил вещи такими, какими их создала природа, считал, что только реальность в искусстве правильна, и отрицал модернизм, считая его противоречащим моральным принципам. В мае 1962 года в речи на открытии своей библиотеки-архива Дуайт высказал удивительную мысль, озвучить которую мог позволить себе только человек, не боящийся произносить даже крамолу; но высказал ее не самоуверенно-агрессивно, как это делал, например, Н.С. Хрущев, а в духе рассуждения о близком и понятном ему самому: «Что стало с нашей концепцией красоты, порядочности и морали?.. Возьмите в руки любой журнал современного искусства или пролистайте каталоги “Кристис” или “Сотбис”, и вы увидите, что у самых продаваемых современных художников, похоже, только одна цель — создать что-либо, что выглядит просто безобразно»{872}.
Сорок пять ящиков документации — яркое свидетельство полноценности и разносторонности жизни Эйзенхауэра в последние годы.
Несмотря на то что Эйзенхауэр стремился вести как можно более активный образ жизни — и в интеллектуальном, и в физическом отношениях, — годы и перенесенные болезни давали себя знать. Проявлялось это не только в том, что Дуайт физически слабел, что его движения стали замедленными. Он становился всё более консервативным, часто ворчал, особенно по поводу современной молодежи. Его приводили в чуть ли не неистовое раздражение длинноволосые хиппи, распространение наркотиков, которое он считал катастрофой Америки, отсутствие должного патриотизма, свобода нравов, получившая название сексуальной революции. Дуайт писал своему британскому знакомому, экономисту П. Ормероду: «Неуважение к закону, распущенность в одежде, внешнем виде, мышлении, в действиях и манерах, точно так же как студенческие и иные волнения и гражданское неповиновение — у всего этого один источник, состоящий в забвении старых добродетелей»{873}.
