Андрей Танасейчук - Эдгар По. Сумрачный гений
В конце мая — начале июня около десяти дней Эдгар По провел в обществе Анни и ее семьи в их доме в предместье Лоуэлла. Нет достоверных сведений о том, состоялись ли его лекции. Зато есть сведения о фотографическом портрете писателя. Точнее, о двух: один после смерти поэта оказался у Анни, а другой известен как дагеротип «Стеллы».
Анни Ричмонд — будто предчувствуя, что более они не увидятся? — настояла, чтобы Э. По съездил с нею в Лоуэлл. Там она отвела поэта в мастерскую, где и был сделан портрет. С одной пластины сделали отпечаток для нее. Другую она отдала Эдгару По.
Естественно, По рассказал Анни о своих планах. Но 16 июня еще находился в Фордхэме и отправил ей письмо — самое последнее. Он писал:
«Вы просили меня, чтобы я написал вам перед тем, как я выеду в Ричмонд, а я должен был выехать в прошлый понедельник (11-го) — таким образом, быть может, вы думаете, что я уже уехал, не написав и не сказав „прощайте“ — но, поистине, Анни, я не мог так поступить. Дело в том, что, с тех пор как я написал, я каждый день готов был уехать — и, таким образом, откладывал новое письмо до последней минуты — но меня ждало разочарование — и я не могу более удержаться от того, чтобы не послать вам хоть несколько строк, показать вам, почему я так долго молчал. Когда я могу теперь уехать, это недостоверно — но, быть может, я могу уехать завтра или через день — все зависит от обстоятельств, находящихся вне моего контроля…»[416]
Тогда он не уехал — ни «завтра», ни «через день». «Обстоятельств», о которых упоминает поэт, было по меньшей мере два. Первое связано с нездоровьем. По возвращении из Лоуэлла Э. По заболел. Что это было? Достоверных сведений нет. Но скорее всего, то был очередной приступ полного упадка сил. Ухаживала за ним — как всегда, самоотверженно и с любовью — его «Мадди».
Вторая причина — безденежье. В связи с крушением журналов поступления почти иссякли. Разве что продолжал платить «Сауферн литерари мессенджер» — за «Маргиналии» (с апреля по июль выпуски XIII–XVI печатались в журнале). Но этих крайне скудных средств не хватало. Зная, что Паттерсон вложил 50 долларов в письмо, адресованное ему и дожидавшееся его в Ричмонде, По вынужден был обратиться к Джону Р. Томпсону, чтобы тот переслал письмо в Фордхэм. Что последний и сделал.
Чем был занят в этот последний месяц поэт, сочинял ли что-нибудь? На этот вопрос, несомненно, следует дать положительный ответ. Скорее всего, именно тогда, в июне, в Фордхэме он написал очередную (ставшую последней) подборку «Заметок на полях»[417] и, вероятно, завершил (или был очень близок к завершению) знаменитую «Аннабель Ли»[418].
Там же он закончил поразительный по искренности и глубине сонет «К матери»:
Постигнув, что не только человек —
Но ангелы — из всех благословений,
Способных нежность выразить навек,
Не отыскали имени блаженней,
Я «матерью» назвал тебя, и ты
Вошла мне в сердце самою родною
И стала жить в нем — в доме пустоты,
Покинутом покойною женою.
Мою родную мать (по ком я тоже
Скорблю) ты материнством превзошла:
Жизнь дорога — Вирджиния дороже,
Ты, дав ей жизнь, мне этим жизнь дала;
Отныне же, когда ее не стало,
И для меня небытие настало[419].
Читал ли поэт эти строки своей драгоценной «Мадди»? Едва ли подлежит сомнению — он делился с нею всем сокровенным. В том числе — всегда — и своими сочинениями. Вирджиния и она обычно становились первыми слушателями его произведений.
Наконец деньги пришли. Эдгар По засобирался в дорогу.
Трудно сказать, смогла ли Мария Клемм соединить в единое целое элегические мотивы стихотворения, ей посвященного, и поручения, данные «ее Эдди» перед отъездом из Фордхэма. А они были таковы: По наказал «матери», чтобы в случае его смерти «надзирать за литературным наследием и заниматься публикацией его произведений» взялся Руфус Грисуолд. А «написать воспоминания о жизни и характере… и [выступить] в защиту его памяти» он поручал Н. Уиллису[420].
Даже современников (по крайней мере младших) удивил выбор поэта. На самом деле ничего удивительного в нем нет. Натаниэля Уиллиса По знал как человека очень честного и неизменно к нему расположенного. Другое дело, что у того не оказалось достаточной энергии, чтобы «защитить память» поэта. А Грисуолду По, возможно, и не очень доверял, но тот был важной фигурой современной американской литературной действительности. Во всяком случае, в вопросах, касающихся публикаций. В конце концов, те поэтические и прозаические антологии, что он составлял, если и не были единственными, то, безусловно, считались самыми авторитетными. Доверяла последнему и миссис Клемм (а он сумел искусно втереться в доверие к ней, да и помогал деньгами). Так бумаги поэта оказались в его руках. Что из этого получилось, мы знаем.
Рано утром 29 июня, в пятницу, Эдгар По в сопровождении «Мадди» покинул Фордхэм. Они остановились в доме у «Стеллы» — поэтессы Сары Льюис и ее мужа, адвоката Сильвануса Д. Льюиса. Те организовали обед по случаю отъезда По. Скорее всего, именно тогда поэт подарил свой портрет (известный как «дагеротип Стеллы») хозяйке дома. В начале пятого пополудни стали прощаться. Мистер Льюис позднее вспоминал:
«Когда он [По] уезжал в свое последнее путешествие на Юг, мы простились у входной двери, поцеловались и пожали друг другу руки. Он был полон надежд, мы — печальны: слезы потоком хлынули из глаз „дорогой Мадди“, когда он ее целовал, заплакала и моя жена, когда говорила „до свидания“»[421].
Меньше чем через час Эдгар По на поезде покинул Нью-Йорк[422]. Миссис Клемм, переночевав у Льюисов, на следующий день вернулась в Фордхэм.
Далее события развивались следующим образом. Вместо того чтобы, доехав до Филадельфии и там не мешкая пересесть на пароход, идущий в Ричмонд, По остался в городе. Здесь его следы на некоторое время теряются.
9 июля миссис Клемм, не получая известий от него, в великой тревоге писала Анни:
«Эдди уехал десять дней тому назад, а я еще не получила от него ни слова. Будете ли вы удивляться, что я совершенно как безумная? Я боюсь всего… Эдди должен был ехать через Филадельфию, и как я боюсь, что он запутался там в какие-нибудь трудности; он так искренно обещал написать мне оттуда. Я должна была получить от него письмо в последний понедельник, а теперь уже опять понедельник — и ни слова… О, если что-нибудь злое случилось с ним, что сможет утешить меня?»[423]
