Ингрид Бергман - Моя жизнь
Рассказывает Лив Ульман:
«Я снималась в двенадцати фильмах Ингмара Бергмана. Когда он позвонил мне и сказал: «Надеюсь, в этот раз с нами будет работать Ингрид Бергман», я очень обрадовалась. Он был уверен, что наш дуэт с Ингрид станет удачным, так как мы во многом похожи. Он всегда старался, чтобы во время работы между ним и актерами возникла общность, ведь именно они должны воплотить его идеи на экране. Я с нетерпением ждала встречи с Ингрид. Она была интересна мне и как человек, и как актриса, с которой мне предстояло работать. Мне казалось, что я знаю о ней почти все. Я многое прочитала о мисс Бергман, сравнивала себя с нею, потому что в свое время и мне пришлось вынести такой же скандал, когда у меня появился ребенок от Ингмара. Норвегия, где я родилась, была в то время очень консервативной страной, и священники, выступая по телевидению, бранили меня за то, что я сделала. В течение трех лет я не могла найти священника, чтобы окрестить свою дочь.
Встреча с Ингрид была для меня очень важна. Мне казалось, что, испытав так много в жизни, она имела право затаить на всех обиду, а будучи голливудской звездой, могла стать капризной и сентиментальной. Вместо этого я узнала самую несгибаемую женщину из всех, кого встречала в жизни.
Вначале, конечно, между Ингмаром и ею постоянно возникали дискуссии. Ко мне, к другим членам съемочной группы Ингмар за долгие годы привык. Мы понимали его с полуслова. Но Ингрид с присущей ей прямолинейностью на первой же читке забросала его вопросами: «Послушай, мы не можем так много говорить. Нужно многое выбросить из текста. Неужели ты действительно думаешь, что я все это буду говорить? Да я просто не стану этого делать». Кончилось все тем, что после читки вся наша труппа, то есть те, кто прекрасно знал характер Ингмара, прыгала в отчаянии. Нам казалось, что это первый и последний день фильма. Помню, как я вышла в другую комнату и заплакала, потому что была уверена, что ничего у нас не выйдет. Ингмар не привык, чтобы с ним так обращались, да и Ингрид с ее чрезмерной прямотой и желанием добиться своего тоже чувствовала себя не в своей тарелке. Я беспокоилась за них обоих, особенно за Ингмара, потому что знала, как легко ранить его замечаниями в адрес сценария, как часто сам он сомневается: «Может быть, это ерунда?» И конечно же, если кому-то его произведение действительно кажется ерундой, для него это убийственно. Я стояла и плакала. Вошел Ингмар, вид у него был как у побитой собаки. «Не знаю, что делать, — сказал он. — Неужели сценарий так плох?» «Совсем не плох, — ответила я. — Я уверена, что Ингрид так не думает. Просто она не привыкла к твоей манере общения, а ты к ее. Но пройдет время, и вы притретесь друг к другу»».
Проблемы возникли сразу.
Мы начали снимать фильм осенью 1977 года. Съемочная группа насчитывала пятнадцать человек, две трети которых составляли женщины. Ингмар считал, что женщины в работе более умелы и менее подвержены истерикам, чем мужчины. В работе с Ингмаром создается та обстановка сосредоточенности и интимности, которая помогает максимально выявить творческие возможности актера и которая делает его самого тем художником, которого мы знаем. Во время съемок он почти ничего не ест, живет на одном йогурте, мало спит. И все время полон забот о фильме.
Какую бы роль я ни играла, даже если я изображаю женщину, которая мне совсем не нравится, я должна понимать ее. В «Визите», например, я играла женщину, одержимую жаждой мести, самым страстным ее желанием стало погубить человека, когда-то сломавшего ее жизнь. Не в моем характере поддаваться подобным чувствам, но я могла понять их. Вполне возможно, что в жизни такое случается. Я могу понять, что чувствовала та женщина, и я смогу сыграть это. Но того, что я не чувствую, я не могу играть. А в «Осенней сонате» я многое не понимала или понимала неверно. Ингмар твердил свое: «Люди бывают разные, они вовсе не всегда похожи на себя самое. Ты играешь совершенно особый тип матери. Входи в этот образ и создавай его».
Говорит Ингмар:
«Я сказал Ингрид: «Шарлотта достанется тебе нелегко. Ты должна будешь раскрыть назначение этой женщины и ее истинную сущность. Я тут для того, чтобы помочь тебе, и вместе, я думаю, мы с этим справимся». Но я обнаружил неожиданную странность: те черты Шарлотты, против которых восставала Ингрид, были свойственны ей самой. Она могла быть очень жесткой в своих оценках, мнениях, то же самое было присуще и Шарлотте».
— Семь лет! — продолжала я спорить с Ингмаром. — Быть вдали от детей семь лет! Это просто невозможно!
Чтобы успокоить меня, он сократил этот срок до пяти лет, хотя я заметила, что в окончательном варианте снова вернулись семь. Он настоял на этом: «Женщины такого типа могут сколько угодно жить вдали от своих детей. Они не хотят, чтобы их беспокоили Они не желают ничего слышать о проблемах своих детей. Они живут своей собственной жизнью, думая толь ко о своей собственной карьере. Вот о чем этот фильм О них».
Ему было безразлично, что все мои друзья говори ли: «Мы слышали, вы наконец-то играете самое себя»
Рассказывает Ингмар:
«В «Осенней сонате» есть такая сцена; ночью, наедине, встречаются мать с дочерью. Мать совершенно разбита, измучена и умоляет дочь: «Я так больше не могу. Помоги мне. Обними меня, дотронься до меня. Неужели ты меня совсем не любишь? Неужели ты не хочешь или не можешь меня понять?» Она произносит эти слова почти без всякого выражения, с предельной откровенностью. Мы репетировали эту сцену в Стокгольме, прежде чем начать съемки в Осло. Но и меня, и Ингрид не оставляло чувство, будто что-то здесь у нас не получается.
Началась съемка: зажегся свет, операторы встали у своих камер... Когда настало время небольшого перерыва, я пил кофе, сидя рядом со Свеном Нюквистом. Внезапно подошла Ингрид, встала около меня и в бешенстве спросила: «А теперь, Ингмар, может быть, ты мне объяснишь эту сцену? Нельзя же ее оставить, как она есть. Ты должен объяснить мне ее». Она была в ярости.
Не помню, что я сказал в тот момент. Скорее всего, что-то незначительное. Но меня поразило, что Ингрид могла впасть в ярость, бешенство только из-за того, что искала и не могла найти мотивы поведения своей героини в этой сцене».
Я хорошо помню эту стычку. Я приехала на съемку и обрушилась на Ингмара: Я не знаю, как играть эту сцену. Ты ничего не говоришь о том, как я должна себя вести». Лив сидела рядом с ним. Она быстро поднялась и вышла, потом так же быстро вернулась, слегка улыбаясь. Наверное, ей хотелось посмотреть, чем все это кончится. Он вскочил со своего места и пошел прямо на меня. Он был взбешен, но инстинктивно я почувствовала, что он понял меня и произнесет именно те слова, которые мне были нужны: «Вот если бы ты побывала в концентрационном лагере, то, наверное, знала бы, как просить о помощи».
