Михаил Шишков - Нас звали «смертниками». Исповедь торпедоносца
Но все это никоим образом не умаляет подвига авиаторов, совершивших огненный таран. Именно благодаря таким сильным духом ребятам, способным на самопожертвование, наша страна и победила в той ужасной войне…
Со времени моего первого крейсерского полета тактика минно-торпедной авиации претерпела довольно значительные изменения, эволюционировав от индивидуальных атак отдельных экипажей до групповых ударов несколькими звеньями, состоящими из четырех самолетов. Правда, в последнем случае все наши «Бостоны» заходили на цель с одной стороны, что существенно упрощало жизнь врагу, облегчая ему выполнение маневра. Это, в свою очередь, не давало нам успокаиваться на достигнутом, заставляя изобретать новые тактические приемы…
Утром 22 марта воздушная разведка доложила о большом конвое из восьми транспортов, шедших двухкильватерным строем в сопровождении трех сторожевых кораблей и двух тральщиков. В штабе дивизии приняли решение атаковать его силами двух полков, причем впервые на Балтике торпедно-бомбовые удары должны были наноситься одновременно с обоих бортов.
– Твои две четверки, – ставит мне задачу командир полка, – заходят с юго-востока. Звено Башаева из 51-го полка – с севера. До вылета еще час, так что внимательно проработай со своим штурманом маршрут, так, чтобы ударить по врагу точно в назначенное время. Сможешь сделать это – избежишь лишних потерь. Сам понимаешь…
Внимательно вглядываюсь в лица летчиков и штурманов моей группы, собравшихся на предполетный инструктаж. Многие из них едва достигли двадцати и имеют на своем счету не более десяти боевых заданий. Они буквально поедают меня глазами, стараясь не упустить ни одного моего слова.
Лейтенант Солдатенко. Хотя этот летчик совсем недавно прибыл в полк, назвать его молодым можно лишь весьма условно – он примерно моего возраста. Серьезный такой парень, рассудительный. Свой путь в авиации Солдатенко начал в качестве техника самолета, но затем сумел добиться перевода в летное училище. В смысле теоретической подготовки и особенно знания устройства крылатой машины, а также ее систем и механизмов он был на голову выше всех своих однокашников, что, впрочем, совершенно неудивительно. Техники – они ребята грамотные, приученные относиться к самолету с должным уважением.
Даже беглого знакомства мне с лихвой хватило, чтобы проникнуться к Солдатенко искренней симпатией, которая переросла в настоящее уважение после первого же провозного полета на «спарке». Я сам был инструктором и прекрасно знал, какими навыками пилотирования обладают ребята, имевшие на своем счету немногим более тридцати учебных часов на боевой машине… Но этот парень… Редко кому, по крайней мере из тех, с кем мне доводилось тогда встречаться, удавалось выжать из этого довольно скромного даже по тем временам налета столь многое. «Он – прирожденный пилот, – таковым оказался вердикт, вынесенный мной после того, как «спарка» заняла свое законное место на аэродроме, – и если ему повезет уцелеть в первых боевых вылетах, он еще покажет себя…»
Обычно молодежь начинала воевать в качестве топ-мачтовиков, неся при этом огромные потери. Честно скажу, у нас, торпедоносцев, шансов уцелеть было значительно больше – расстояние до атакованного судна при наличии определенных навыков все-таки позволяло хоть немного, но отвернуть в сторону. Они же, топ-мачтовики, гарантированно проходили над палубой, что значительно увеличивало их шансы быть сбитыми.
Выпускать только что прибывшие молодые экипажи с торпедами? Да, потери бы, скорее всего, уменьшились… Да вот только эффективность атак упала бы до неприемлемо низкой величины. Никак не смогли бы не имеющие должной подготовки ребята в предельно сжатой во времени обстановке боя правильно прицелиться и в нужный момент сбросить свои стальные «сигары». Дать им больше времени для подготовки не позволяла предельная напряженность боевой работы. И ладно держались бы люди подольше… А так – один экипаж не вернулся, другой… Глядишь – и летать некому. Вот и приходилось посылать пацанов буквально на убой…
А вот Солдатенко летал намного лучше остальных, поэтому я и решил взять его своим ведомым, отдав приказ подвесить к его самолету торпеду. Кузнецов против моей инициативы не возразил.
– Считаешь, что справится, – согласился он, выслушав меня, – бери его с собой…
Неподалеку друг от друга сидят двое летчиков-топ-мачтовиков. Фамилию одного из них я, к сожалению, никак не могу вспомнить… Второй – младший лейтенант Васин. Этот невысокий крепкий парнишка обладал очень цепким характером, благодаря которому буквально на лету осваивал все премудрости боевой работы. Он пришел в полк в конце 44-го и к моменту описываемых событий успел принять участие в групповых атаках, порой возвращаясь домой на изрядно потрепанном самолете. Надо сказать, фронтовая судьба оказалась благосклонной к Васину, позволив ему дожить до конца войны, совершив около тридцати боевых вылетов, примерно треть из которых – в качестве топ-мачтовика.
Для укомплектования второй четверки нашего полка пришлось позаимствовать экипажи 1-й эскадрильи. По-моему, оба торпедоносца. Из состава этого звена мне запомнилась только фамилия одного молодого пилота, начавшего свой боевой путь вместе с Васиным, – младшего лейтенанта Ковалева…
Инструктаж окончен, и все летчики и штурманы стали расходиться к своим машинам. Я подозвал к себе Солдатенко и еще раз напомнил ему:
– Смотри за мной в оба! Куда я – туда и ты! Во время атаки идешь в ста метрах сзади меня. Я торпеду сбросил – и ты сразу же бросай! Не мешкай. Цель у нас одна на двоих будет, так что чья торпеда в нее попадет – неважно. Запишем на двоих. Будь внимательным. Оторвешься – схарчат к чертовой матери и имени не спросят!
– Понял, командир, – спокойно ответил он…
Иду к своему самолету. Ласковое весеннее солнце мягким теплом касается моих щек, свежий ветер легонько поигрывает моими волосами… Немного задерживаюсь, чтобы торопливо прикурить сигарету. Неожиданно вспомнился довольно смешной, хотя и несколько похабный анекдот, услышанный мной на днях, которым я никак не могу не поделиться с товарищами. Их смех поневоле заражает и меня, заставляя улыбнуться.
А вот и моя «семерка». Иван Пичугин докладывает о ее готовности к полету, но я слушаю его немного рассеянно. «Здравствуй, мой крылатый товарищ», – мысленно обращаюсь я к машине и, повинуясь внезапно нахлынувшему порыву, прикладываю ладонь к направленной вниз лопасти правого винта, как будто пожимаю руку старому другу. Несколько мгновений мы безмолвно смотрим друг на друга…
– Командир, – внезапно вклинился в мои переживания взволнованный голос Пичугина, – что-то случилось?
