Владимир Федюк - Керенский
Несмотря на свое крайне отрицательное отношение к Сталину, Керенский почти не колебался в выборе позиции, после того как стало известно о нападении Германии на СССР. 28 июня 1941 года он записал в дневнике: "После долгих и тяжких раздумий я пришел к заключению: мы должны страстно желать сейчас только одного — чтобы Красная Армия сохранила свою боеспособность до этой осени. И если получится — это будет чудом!.. Теперь, как в войну 1914 года, судьбы мира зависят от того, выдержит или не выдержит замученный, голодный и раздетый русский народ под страшным натиском гитлеровских панцирных дивизий нужное для спасения демократии время…"[446] 3 июля Керенский отправил телеграмму Сталину с просьбой дать указание советскому послу в Вашингтоне принять его. Ответа он так и не получил.
Страшные неудачи Красной армии и приближение немцев к Москве не оставили Керенского равнодушным. В декабре 1941 года он писал: "Со времен монгольского ига никогда над существованием русского народа не висела такая страшная угроза, и никогда еще со Смутного времени Российское государство не находилось в такой внутренней слабости". Керенский обращался ко всем, кто мог его слышать, к эмигрантам и соотечественникам в России, с призывом забыть прежние разногласия: "Во имя успешной защиты ее, во имя сохранения наследия наших предков, мы все — и властвующие, и от власти страдающие — должны поставить крест над вчерашним днем и соединить свои силы в борьбе, ибо, как бы ни кончилась мировая война, Россия будет другой".[447]
Это писал человек, которому перевалило за шестьдесят, а не тридцатишестилетний глава Временного правительства. Теперь он понимал не только силу слов, но и ответственность за сказанное. Живя в Соединенных Штатах, Керенский видел, что отношение к России на Западе далеко не однозначно. Как только стало ясно, что Германия напрягает свои последние силы, что исход войны предрешен, в американской печати стали появляться многочисленные статьи, предупреждающие об опасности возрождения русского империализма. Их авторы впрямую говорили, что победившие демократии на следующий день после капитуляции Германии должны будут повернуть оружие против недавнего союзника — Советов. Керенский считал это страшной ошибкой, способной только укрепить сталинский режим: "Весь народ опять пойдет за тем же Кремлем, если под предлогом борьбы с мировой опасностью русского, только покрасневшего, империализма начнут опять загонять Россию в вечно памятные брест-литовские и версальские границы".[448] С удивительной прозорливостью Керенский предсказал раскол мира на две половины, в которых будут доминировать США и СССР.
Жизнь Керенского в Америке была непростой. Газетных гонораров часто не хватало. К тому же Нелль начала тяжело болеть. В апреле 1945 года с ней случился тяжелый приступ, сопровождавшийся потерей сознания. Врачи констатировали опухоль мозга и честно предупредили Керенского, что делать что-то уже поздно. Керенский попытался скрыть от жены страшный диагноз, но она сама догадывалась о том, что происходит. Нелль захотела вернуться на родину, где она не была уже больше двадцати лет.
Семейство Керенских отправилось в Австралию. Нелль героически выдержала долгое морское путешествие. Но по прибытии в Брисбен ее состояние вновь ухудшилось. Умирала она долго и мучительно. Всё это время Керенский неотлучно находился при ней. 10 апреля 1946 года Нелль скончалась на руках мужа. Для Керенского это был страшный удар. Несколько месяцев он не мог говорить о чем-то другом. К тому же покинуть Австралию оказалось не так просто. Билеты на судно, уходящее в Америку, достать было невозможно — весь морской транспорт был занят доставкой демобилизованных солдат из Европы.
Только осенью 1946 года Керенскому удалось вернуться в Нью-Йорк. Ему долго пришлось привыкать жить без Нелль. Он как-то сразу постарел — перестал хвастаться спортивными подвигами, скрывать свой возраст. Керенский попытался найти успокоение в новом витке политической деятельности. Дело в том, что после окончания Второй мировой войны состав русской эмиграции претерпел серьезные изменения. Старая эмиграция, рожденная революцией и гражданской войной, вынуждена была потесниться под натиском эмиграции новой. Основу ее составляли так называемые "ди-пи" (аббревиатура от английских слов, означающих "перемещенные лица"), то есть бывшие советские граждане, по разным причинам оказавшиеся за границей и не пожелавшие вернуться на родину. Были среди них и военнопленные, освобожденные западными союзниками, и те, кто был угнан на работу в Германию, но главный контингент составляли "власовцы", те, кто сотрудничал с немцами в годы войны.
У некоторых из вождей старой эмиграции возникла надежда на то, что приток новой крови оживит угасание Русского Зарубежья. Что касается Керенского, то у него были свои резоны искать сотрудничества с новой эмигрантской волной. Что ни говори, но в среде старой эмиграции он всё это время находился на положении отверженного. Появление новых людей давало надежду на то, что эта ситуация будет исправлена.
13 марта 1949 года в Нью-Йорке состоялось первое собрание Лиги борьбы за народную свободу. Инициатором ее создания стала группа старых эмигрантов, включавшая Керенского, Чернова, Зензинова, а также ряд представителей "второй волны". При распределении портфелей Керенский получил пост редактора официального бюллетеня Лиги — журнала "Грядущая Россия". Создание Лиги было попыткой объединить эмиграцию под лозунгом противостояния сталинскому тоталитаризму, но из этой затеи ничего толком не вышло. "Старые" и "новые" эмигранты оказались неспособны к сотрудничеству. В глазах молодых "старики" были ожившими динозаврами, давно утратившими представления о реальности. "Старики", ожидавшие сыновнего почтения, были разочарованы и обвиняли молодежь в беспринципности. Керенскому пришлось особенно тяжело. Эмигранты "второй волны" были воспитаны в советских школах и, сознавали они это или нет, усвоили немало стереотипов из официальных учебников. Они могли улыбаться и высказывать внешнее почтение бывшему главе Временного правительства, но тот всегда продолжал оставаться для них человеком, бежавшим из России в женском платье.
Возвращение в политику оказалось недолгим. Осенью того же 1949 года Керенский посетил Париж, с которым у него было связано столько воспоминаний. На вокзале его встречала Нина Берберова, больше никто не пришел. Керенский поселился в маленьком отеле в парижском пригороде Пасси. До войны Пасси был практически русским районом. Здесь любили рассказывать о каком-то французе, который повесился от тоски по родине, ежедневно слыша вокруг себя только русскую речь. Теперь русских в Пасси практически не осталось. Керенский ходил по улицам, и никто его не узнавал. Только в маленьком кафе на перекрестке улицы Альбони и бульвара Десселер старик официант вспомнил его и назвал "господин президент". Париж стал для Керенского чужим, как давно уже чужими стали почти забытые Петербург, Ташкент, Симбирск.
