Самуил Маршак - В начале жизни (страницы воспоминаний); Статьи. Выступления. Заметки. Воспоминания; Проза разных лет.
Ведь вот удалось же Катаеву, при всем оптимизме его повести, тоже обещающей (но как-то очень осторожно и неуловимо) благополучную судьбу героя, избежать «святочности», поверхностности, сентиментальности. Чем это достигнуто? Прежде всего отсутствием служебных мест, бутафорских мостиков, ведущих от эпизода к эпизоду. На самую мелкую и как будто второстепенную деталь Катаев тратит настоящее воображение, темперамент, подлинные наблюдения. Лихой и щеголеватый четырнадцатилетний кавалерист в ярко-алом башлыке, в черной кубанке с алым верхом упоминается всего один раз, а как властно занял он свое место в повести, как ясно и весело входит он в память.
Такова настоящая поэтическая ткань всякой живой талантливой повести.
Жизнь не просто тянется от события к событию, она вся играет, перекликается удивительными и причудливыми подробностями, дарит каждую минуту что-то неожиданное, говорит разными голосами.
Начало повести, как и начало жизни, не должно быть всего только скучным вступлением, предисловием. И развязка, конец не может быть только необходимой расплатой по всем выданным в повести векселям. Не будем забывать о той зеленой ветке, которая так неожиданно радует нас иной раз осенью.
К сожалению, во многих детских повестях вы не найдете ни поэтической игры, ни разнообразия голосов, ни богатства счастливо найденных подробностей.
И во «взрослых» книгах всего этого не так много. А в детских и того меньше. Между тем книжка даже не смеет именоваться детской, если в ней нет ни игры, ни тепла, ни воображения.
Часто у нас говорят: надо мириться и со «средней» книгой, если она своей темой и материалом отвечает нуждам сегодняшнего дня. В этом есть свой резон. «Средняя» книга имеет право на существование. Но нельзя мириться с книгой тусклой, посредственной.
Типичным образцом такой «посредственной» книги может служит повесть Н. Раковской «Мальчик из Ленинграда».[271] С этого мальчика все — как с гуся вода. Ему только одиннадцать лет. Он первый раз расстался с матерью, которая ушла на фронт, а сам он уезжает из осажденного Ленинграда куда-то в неизвестность, в эвакуацию. Заметна ля в повести душевная тревога этого мальчика, то смятение, которое неизбежно связано со страшным поворотом в личной судьбе героя и в судьбе его родного города?
Увы, только бледные, незапоминаемые слова нашлись для всего этого у писательницы Раковской:
«Я заплакал. Тут кто-то схватил меня за плечо. Это был вожатый Гриша. „Ты чего, Юлька, — сказал он, — разнюнился? Срам какой… А говорил, путешествовать любишь!“ Он подмигнул мне и втолкнул в вагон… „Бедная мама! — подумал я. — Когда мы опять будем вместе?“ Гудело под полом, колеса стучали, „уф, уф, уф!“ — сопел паровоз. На крыльце стояли две девочки в платках. „Они останутся тут?“ — подумал я. И мне стало жаль девочек, этот домик, крылечко. Я перестал плакать, прижался к стеклу и сказал тихо: „Погодите, фашисты! Отомстим вам за все… Раскаетесь!“»
Так, без грамматических ошибок, но и без всякого воображения, без малейшего признака собственных наблюдений пишет автор обо всем: о том, как мальчик под обстрелом отстал от своего эшелона, потеряв все деньги и мешок с провизией (это в такие-то времена!), о том, как он один добрался до Поволжья к бабушке и узнал, что бабушка умерла, о том, как он поехал к дяде в Коканд и узнал, что дядю призвали в армию, а тетя уехала в Баку…
Писательница провела своего героя через всю страну в самые трудные времена героической войны и умудрилась так мало рассказать и показать на всех своих ста пятидесяти страницах.
Не жизнь, великолепная, сложная, играющая даже в трагические минуты, была перед Н. Раковской, а какие-то образчики школьных повестей, да при этом и не самые лучшие.
Я упомянул здесь всего три книги людей разного уровня, разных талантов и характеров, но книги эти показались мне достаточно выразительными в своем облике и дающими материал для заключений.
Я не думаю, что всем нам нужно писать только трагические, глубокомысленные повести, романы и поэмы. Всему есть место в литературе, — и короткому веселому рассказу, и самой причудливой новелле, и фантастической сказке, и задорной шутке. Но все это может и должно быть правдиво, искренне и обогащено теми великими событиями и чувствами, которые мы пережили за эти годы. Шутка должна стать еще веселее, серьезный разговор — серьезнее.
Мы не должны мириться со «средними» книжками, средними чувствами и мыслями. Однако тут надо сделать оговорку. Рядом с пушкинскими стихами могут показаться средними стихи Кондратия Рылеева. А ведь какая это высота поэтической честности, поэтического напряжения. В «Войнаровского» Рылеев вложил все, чем владел.
Я — за высокую «среднюю» книгу. Эта высокая средняя книга поддерживает в литературе то, что является вершиной своего времени.
Почта военная
Каждый из нас — литераторов, пишущих для детей, — нередко встречается со своими читателями. Эти встречи почти всегда остаются у нас в памяти, но бывают среди них такие, которые мы храним в душе особенно бережно.
Лет десять тому назад мне довелось встретиться с читателями в самой неожиданной обстановке. Это было на сеновале в жаркий летний день. Плотным кольцом окружали меня мои слушатели. Все было так привычно и знакомо. Внимательные и серьезные глаза, сдержанный смех, шутливые и меткие замечания.
Но происходило это не в пионерском лагере, не на даче, а на фронте, и слушали меня не дети, а молодые бойцы во время короткого и неверного досуга между боями. Мне было странно, что под гудение самолетов, под бухание артиллерийских орудий, хоть и отдаленное, но довольно явственное, можно с таким живым интересом слушать стихи. Сначала я читал стихи для взрослых, все больше на военные темы, — мне казалось, что именно это интересно и нужно моим слушателям.
Но вот один из них слегка откашлялся и сказал застенчиво;
— А не можете ли вы прочитать нам какую-нибудь из ваших сказок. Ведь мы их с малых лет знаем.
Его сразу поддержало несколько голосов.
И я с волнением принялся читать этим взрослым людям, несущим такое тяжелое бремя повседневного военного труда и ежеминутной опасности, веселые и беспечные строчки, которые, может быть, потому и понадобились им сейчас, что напоминали о доме, о летнем лагере, о детстве, о юности, из которой они, в сущности, еще так недавно вышли.
Я был рад, что мог доставить им несколько минут отдыха, а они щедро вознаградили меня, навсегда оставив в моей памяти этот летний день во всей его неповторимой и простой значительности.
