Александр Бабореко - Бунин. Жизнеописание
Обращения в письмах к ней — трогательные и шутливые: «Милая сестрица, дорогой друг…», «Милая, дорогая сестрица Аленушка…». Подписывался: «Ваш верный друг и раб Ив. Бунин», «Ваш несчастный старик Бунин».
Он и сам болел этим летом, как он говорит — чуть не умер от воспаления в легком; пролежал в постели почти месяц.
В октябре он дал интервью газете «Русские новости» (1948, № 176, 17 октября), озаглавленное: «У И. А. Бунина». Текст его он написал сам. Интервью было приурочено к литературному вечеру Бунина 23 октября в Русском музыкальном обществе. Оно начинается так:
«И. А. был, как всегда, приветлив и на вопрос, как он себя чувствует теперь, после тяжкой болезни, перенесенной им в конце лета, ответил бодро:
— Ничего теперь, слава Богу, поправился. А то совсем было помирал и очень досадовал, думал: сколько еще интересного будет впереди, — конгрессы, забастовки, войны, — а ты помрешь и ничего не будешь знать, потому что в Сен-Женевьев-де-Буа всегда все мирно, спокойно, радио нет, соседи-покойники не разговорчивы… Теперь, как видите, опять затеял вечер. Давно ли, кажется, был мой вечер прошлогодний, а вот уже опять октябрь и с ним опять день моего рождения! Невольно вспомнишь мудрую строчку поэтессы Присмановой: „Как быстро время воду возит!“
— Вы, И. А., будете читать свои литературные воспоминания?
— Да, кое-что автобиографическое. Ведь 23 октября — день моего рождения, вот я и решил угостить всех тех, кого приглашаю на вечер, за невозможность приветствовать их шампанским, отрывочными рассказами о своей писательской жизни. Чем богат, тем и рад, как говорится. А ведь все мое богатство состоит теперь только в воспоминаниях, — вот-вот исполнится целых пятнадцать лет с того времени, как получил я Нобелевскую премию, которую, конечно, успел уже прожить, что, по-моему, довольно естественно. Хотя многие и дивятся и негодуют на такую мою расточительность. „Подумайте, ухлопал в каких-нибудь пятнадцать лет чуть ли не миллион!“ — говорят они, забывая, что ведь я, так сказать, потомственный мот, будучи родом из дворян, которые, как известно, все промотали свои „Вишневые сады“, — не промотал один только „Дядя Ваня“, за что и обещано было ему „небо в алмазах“…
— А к какому периоду вашей писательской жизни, И. А., относятся воспоминания, которыми вы хотите поделиться с вашими будущими слушателями?
— О, ко всем периодам! Начиная с моей мирной юности и кончая теми годами, когда „буревестник, черной молнии подобный“, зареял уже не над „седой пучиной моря“, а над Невой и Москвой-рекой. Наша судьба вообще уже давно была связана с птицами. Вспомните-ка, в самом деле, каким страшным успехом пользовались у нас „Соколы и Вороны“, альбатросы, кречеты, „Синяя Птица“, „Умирающий Лебедь“, „Дикая Утка“, „Чайка“! Вообще я о многом буду говорить, между прочим, и о пьесах Чехова, и о Художественном театре. О чем еще? Этого я вам пока не скажу»…
Бахрах «в своей газете» бесцеремонно исказил бунинский текст. Вписанные им строки мы не воспроизводим. Бунин писал Дону Аминадо (Аминаду Петровичу Шполянскому) 16 октября 1948 года:
«Аминад Петрович, дорогой и милый, во вчерашнем номере „Русских новостей“ — статейка: „У И. А. Бунина“. Там первые двенадцать строк принадлежат Бахраху — брехня полная. Дальше идет написанное мною — кончая словами во второй колонке: „Этого я вам не скажу“. Но там перед вашим именем Бахрах вставил в мой текст гнусность: „один из нынешних мудрецов наших“. Я этого не мог сказать и не говорил» [1068].
В этом году пришлось пережить Бунину нападки на него в прессе, за которые он грозился третейским судом.
С. В. Яблоновский (псевдоним, настоящая фамилия Потресов) анонимно напечатал пасквиль на Бунина в газете «Русская мысль» 10 ноября: «Маленький фельетон», с подзаголовком «Ему, Великому» [1069]. В этом непристойном фельетоне высмеивался Бунин — автор воспоминаний, которые он читал на литературном вечере 23 октября. Восьмого декабря Яблоновский напечатал в «Русской мысли» другую статью, признался, что это он написал фельетон и обвинял Бунина в том, что он будто бы «перескочил» к большевикам; этот, как выразился Бунин, «паскудный „пес потрессучий“» пал уже до того, «что в последнем своем „памфлете“ вовсе не спроста, — писал он Зайцеву, — привел мои стихи о Петре и о „граде Петра“: хотел, разумеется, напомнить местному НКВД, кто я такой»; унизился до доноса. «И вот к этакому-то мерзавцу послан был кто-то из „Русской мысли“ специально — с заданием облить меня грязью, чудовищной пошлостью, клеветой, брехней! Ведь всем известно, что он сидит дома, уже давно не выходит никуда (и потому даже и тут солгал: „удостоившийся присутствовать“ — как подписался он под своим „Маленьким фельетоном“)» [1070]. Яблоновский в течение двух лет был на содержании своей жены, находившейся на официальной службе по канцелярской части в газете «Советский патриот», следовательно, получавшей жалованье от советского посольства.
Напечатал статью о перемене Буниным политических взглядов в том же роде, как писал Яблоновский, другой сотрудник «Русской мысли», сообщал Бунин А. Седых 19 декабря 1948 года, «темный прохвост Лазаревский, про которого уже давно ходят здесь слухи насчет его делишек с немцами во время оккупации…» [1071]. Взволнованный «подлостью „Русской мысли“», Бунин послал в «Новое русское слово» «Письмо в редакцию», оно было напечатано 28 декабря 1948 года.
Бунину необходима был поездка в Русский Дом для поправления здоровья. А денег не было, и он написал отчаянное письмо А. Седых 5 декабря 1948 года:
«…Решаюсь наконец сказать вам вот еще что: я стал очень слаб, задыхаюсь от эмфиземы легких, летом чуть не умер (буквально) от воспаления легких, два месяца пролежал в постели, разорился совершенно на докторов, потом на бесполезное лечение эмфиземы (ингаляцией), которое мне стоило 24 тысячи — и т. д. Второго января должен уехать с В. Н. опять на зиму в Juan-les-Pins, чтобы не свалиться опять от парижского климата и холода в квартире… Короче сказать: мне пошел 79-й год и я так нищ, что совершенно не знаю, чем и как буду существовать. И вот, от совершенного отчаяния, прошу вас — сделайте, ради Бога, что-нибудь для меня — попросите, например, Кусевицкого и добрых людей, знакомых его, помочь мне хоть немного.
Возможно, что просьба моя глупа и безнадежна — тогда сожгите это мое позорное письмо» [1072].
Известный русский дирижер и музыкальный деятель, президент Общества американо-советской дружбы в годы войны, Сергей Александрович Кусевицкий, по словам А. Седых, «немедленно и очень щедро отозвался на эту просьбу».
