Михаил Пыляев - Старая Москва. История былой жизни первопрестольной столицы
Другой такой же светский шутник, веселый товарищ и образованный человек, владевший стихом очень бойко, хотя писал довольно небрежно и мало для печати, был Сергей Никифорович Марин, преображенский офицер.
В бытность в Преображенском полку портупей-юнкером, Марин как-то на вахт-параде, на площади Зимнего дворца, проходя мимо императора Павла, сбился с ноги; государь прогневался и разжаловал его в рядовые. Спустя некоторое время, стоял он на часах у проезда императора, государь заметил молодца-солдата, который отдал ему честь.
– Кто этот молодец?
Тогда ему доложили, что это разжалованный дворянин.
– Марин, – сказал государь, – поздравляю тебя прапорщиком, – и ударил его по плечу.
Марин оставался в роте его величества в Преображенском полку до смерти Павла. Впоследствии он был флигель-адъютантом Александра I и играл блистательную роль в кругу петербургской молодежи.
Еще в конце царствования Екатерины II и при Павле I стали появляться разные шуточные стихотворения его, по большей части пародии на известные тогда оды Ломоносова и Державина. Большая часть его сатирических стихотворений посвящена описанию разных личностей; из числа таких стихотворений в свое время большою известностью пользовалась его ода на учителя истории в Кадетском корпусе Гаврила Васильевича Геракова108. Марин был другом А. Л. Нарышкина, в доме которого и жил почти безвыездно. Марин скончался 36 лет от роду и похоронен в Невской Лавре, на Лазаревском кладбище.
В старые годы в Москве, до появления Грибоедова и Пушкина, жадно переписывались сотнями рук сатирические стихотворения, написанные на Тверской бульвар, Пресненские пруды и т. д. Стихи эти не отличались литературными достоинствами, но злость и ругательства, как говорит князь Вяземский, современник той эпохи, тогда имели соблазнительную прелесть в глазах почтеннейшей публики.
Самыми популярнейшими в то время стихами были – на Тверской бульвар; вот образчики этого бульварного остроумия:
Жаль расстаться мне с бульваром!
Туда нехотя идешь…
Там на милых смотришь даром,
И утехи даром рвешь.
Везде группою прекрасны
Представляются глазам,
А сколь стрелы их опасны
И сколь пагубны сердцам.
Там в зелененьком корсете
Тихо Дурова идет,
Ее в плисовом жилете
Братец под руку ведет.
Оба нежно воздыхают,
И бульвар уж им не мил,
От любви они страдают,
Целый свет для них постыл…
Д. П. Дуров, о котором здесь говорится, был владимирский и тамбовский помещик; оба – брат и сестра – отличались глупостью и большим суеверием, притом Дуров был еще большой охотник до всяких церемоний; про него известный поэт того времени, князь И. М. Долгоруков, написал комедию «Дурылом»109.
Далее бульварный песнопевец рисует большого франта И. А. Евреинова, богатого московского домовладельца, вышедшего из купечества, имевшего два дома на Тверской улице.
К ним Евреинов прекрасный
Тож под пару подстает,
Женщин милых враг опасный,
Склоня голову, идет…
Евреинов служил в главном кригскомиссариате; он был большой донжуан своего времени, ходил вечно раздушенный и накрашенный.
Позднее его изображение находим и у Долгорукова в его сатире. Вот и пятистишие по его адресу:
Душистый автомат,
Ходячий косметик, простеган весь на ватке,
Мурашки не стряхнет без лайковой перчатки,
Чинится день и ночь, напудренный скелет,
Поношен как букварь и стар как этикет!
Евреинов был из числа тех «бульварных лиц», по выражению Грибоедова, «которые полвека молодятся».
Следуя далее, в бульварной сатире находим изображения и других известных личностей того времени:
Вот Анюта Трубецкая
Сломя голову бежит,
На все стороны кивая,
Всех улыбками дарит.
За ней дедушка почтенный
По следам ее идет,
Покой внучки драгоценной
Пуще глазу бережет.
Ветерок ли тихо веет —
Он платочком заслонит,
Или солнце жарче греет —
Он от жару защитит.
Трубецкой, князь Сергей Николаевич, отставной генерал-поручик, жил на Покровке; дом князя, по странной архитектуре, называли «дом-комод», а по дому и все семейство Трубецких – «Трубецкие-Комод». Князь Вяземский110 говорит, что Москва тогда особенно славилась прозвищами и кличками своими. (Этот обычай, впрочем, встречался и в Древней Руси.) Так, был в Москве князь Долгоруков – «Балкон», прозванный так по сложению своих губ. Был князь Долгоруков-«Каламбур», потому что он каламбурами так и сыпал. Был еще князь Долгоруков-l’enfant prodigue, который в течение немногих лет спустил богатое наследство, полученное от отца. Дочь его была прозвана:
Киргизкайсацкая царевна,
Владычица Златой Орды,
потому что в ее красивом и оживленном лице было что-то восточное. Была еще красавица-княгиня Масальская (дом которой был на Мясницкой) la belle sauvage – «прекрасная дикарка». Муж ее – «Князь-мощи», потому что он был очень худощав. Затем известен был в Москве «Раевский», уже довольно пожилых лет, которого не звали иначе, как «Зефир Раевский», потому что он вечно порхал из дома в дом. Наезжал еще в Москву помещик Сибилев, краснолицый и очень толстый, который являлся безмолвно на бульварах и имел привычку в театрах ходить по ложам всех знакомых, что тогда не принято было в свете. По красноте лица и круглой его фигуре он был назван «Арбуз», а по охоте его лазить по ложам – «Ложелаз»; последняя кличка была смешнее: она напоминала ловеласа, на которого Сибилев был совсем непохож.
Был еще князь Трубецкой по прозванию «Тарара», потому что это слово было его любимая и обыкновенная поговорка. Существовал еще один Василий Петрович, которого все звали Василисой Петровной. Были на Москве баре, которых называли одного «неаполитанским королем», а другого – «польским»; первый был генерал Бороздин, имевший много успехов по женской части, второй был И. Н. Корсаков, один из временщиков царствования Екатерины II, прозванный за то «королем польским», что всегда по жилету носил ленту Белого Орла.
Далее бульварный борзописец пел:
А за ними адъютантом
Князь Голицын там бежит.
С камергерским своим бантом
Всех нас со смеху морит.
Этот князь Голицын в конце XVIII и начале XIX века славился своими забавными и удачными карикатурами на тогдашнее общество; в молодую свою пору он был соперником Карамзина по части сердечных похождений.
