Михаил Пыляев - Старая Москва. История былой жизни первопрестольной столицы
Эта нелюбовь объясняется тем обстоятельством, что Сумароков служил при ненавистном ей Гольштинском дворе. Сумароков был впоследствии обер-шталмейстером при Елизавете и Екатерине II и, кроме этого, состоял директором Шляхетного Кадетского корпуса.
Сумароков был также в вечной вражде с Орловыми и в силу этого обстоятельства жил всегда, как недовольный двором, в Москве. Дом его в Москве был невдалеке от Лубянской площади и отделан был роскошно; владелец его обладал очень хорошим минералогическим кабинетом, в числе редкостей которого был огромный кусок магнита, державший двухпудовый якорь. Магнит этот был подарен ему Никитой Акинфиевичем Демидовым. По смерти Сумарокова эта диковинка была поднесена императрице Екатерине II.
ГЛАВА XXIII
В первых годах XIX столетия в Москве появились сатирические стихотворения, написанные на тогдашнее общество; обыкновенно стихи эти, или, вернее, вирши, затрагивали излюбленные места прогулок москвичей: «Вокзал», Тверской бульвар и Пресненские пруды. Тогда в Москве существовал только один бульвар – Тверской, насаженный березками. Позднее березки заменили липами и устроили другие бульвары уже после нашествия французов.
На бульвар и в другие места в то время являлись москвичи каждый день. Гуляли они, держа шляпы под мышкою, потому что высокая прическа, пудра, помада и шпильки, особенно у дворян, следовавших законам моды, так отягчали и парили головы, что невозможно уже было, особенно летом, ходить с накрытой головой. Купцы и нечиновный люд стояли рядами по бульвару, не сближаясь с аристократиею; у купцов, ходивших в немецком платье, на шляпах были темные кокарды, у дворян с такими же пуговками светлые. Вельможи носили чванливо звезды на плащах, камзолы их были по большей части красные, с позументами, с раззолоченными ключами на спинах. Орденские знаки и ленты в то время не покидали, даже когда ездили в баню.
Встречались тогда на улицах во множестве и бригадиры в своих белоплюмажных шляпах; отставные военные носили панталоны из трико в обтяжку и высокие гусарские сапоги с кистями; на фраках были пуговки золотые, воротники торчали высокие, жабо тоже большое, часовые цепочки две, со множеством огромных печатей; у некоторых были кожаные перевязи, а у большей части франтов виднелись в ушах серьги.
Молодежь ходила обыкновенно в очках, нередко сильно набеленная, нарумяненная и с насурмленными бровями; у некоторых из военных были приделаны искусственные плечи, чтобы казаться молодцеватее.
Чтобы прослыть модником, тогда нужно было иметь своих собственных лошадей с рыдваном, в котором иной повеса и катался целый день:
С кладбища на сговор, с крестин на погребенье,
С бульвара на пруды, с прудов в дворцовый сад и т. д.
В описываемую нами эпоху прекрасный пол появлялся на улицу одетый в очень короткие платья, почти открытые, на зарукавьях были змейки, пояса находились очень высоко, почти у самой груди; косы в то время были обрезаны, головы завиты барашками. Некоторые модницы попадались с гребенками в курчавых волосах, величиною до полуаршина; у пожилых дам волосы были взбиты башней и на лбу виднелось несколько мушек.
В первый раз уличная сатира коснулась москвичей в девяностых годах прошедшего столетия. В это время в Москве вошел в большую моду «английский вокзал». Последний стоял близ Рогожской заставы и Дурного переулка.
Место это теперь застроено домами после пожара 1812 года. Вокзал содержал иностранец Медокс, происхождением грек или англичанин.
В вокзале был устроен красивый летний театр; тут играли небольшие комические оперетки и такие же одноактные комедии. За представлением на театре следовал бал или маскарад, который заканчивался хорошим ужином; за вход в вокзал платили один рубль меди, а с ужином – пять рублей.
По обыкновению, сюда стекалось до пяти тысяч человек и более. Вокзальный театр был приготовительным для молодых артистов; здесь они учились и испытывали свои способности перед публикою. Для открытия вокзала В. И. Майков сочинил небольшую оперу «Аркас и Ирика», к ней написал музыку Керцелли. Этот капельмейстер и композитор, как уже говорено было раньше, был глухой, но знал свое дело превосходно.
В этом вокзале часто гулял пленный шведский адмирал граф Вахтмейстер, взятый адмиралом Грейгом 6 июля 1788 года близ острова Гохланда вместе с 70-пушечным кораблем «Принц Густав».
Присутствие на гуляньях Вахтмейстера возбуждало самое нескромное любопытство. За ним бегали толпами женщины. На это неизвестным обличителем было написано следующее стихотворение:
Умы дамски возмутились,
У всех головы вскружились,
Как сказали, что в вокзал
Будет шведский адмирал.
Далее зоил пел:
Дочерей и внук толкают,
Танцевать с ним посылают:
«Пошла, дура, не стыдись,
С адмиралом повертись!»
В песне также говорилось, что шведский адмирал весьма неосторожно сделал какой-то даме глазки. Здесь пиит уже впадал в оплошность. Граф Вахтмейстер был крив и не мог делать глазки.
Впоследствии императрица Екатерина II, рассердившись на шведского короля, приказала пленного адмирала взять из Москвы и отослать в Калугу.
На этот вокзал была сложена еще другая песенка, в которой была воспета какая-то «знатная и многолетняя богатая барыня», которая мастерски переманивала женихов от невест. В песне говорилось, что «она сперва приголубливала их сама, а потом, скучая то тем, то другим, впоследствии выдавала их за таких невест, за каких хотела, со своим приданым», и т. д.
Автором этих стихотворений в то время называли молодого Мамонова, только не графа М. А. Дмитриева-Мамонова, а служившего под его начальством; тогдашний московский главнокомандующий граф И. В. Гудович посадил Мамонова под арест. Это взорвало Дмитриева-Мамонова, и он в Сенате после заседания наговорил дерзостей Гудовичу; последний пожаловался на него императору. Впоследствии стихи эти приписывали одному молодому военному-красавцу, сатира которого в то время заставляла трепетать многих и отворяла ему двери во все дома, со многими привилегиями.
Тогда считали благоразумнее обезоружить автора гостеприимством, чем мстить или бежать от него. Где появлялся этот красавец, там, по словам современника, и настоящий поэт прижимался к углу.
Всякий боялся попасть в стихи к рифмоплету, который, пожалуй, навяжет ему жену-дуру «Фетинью» или назовет в своих виршах и самого «скотом». Про этого воина-красавца тогда все знали, что он не отличается нравственною чистоплотностью, и что победы его – самого мирного сорта у какой-то пребогатой графини, предавшейся ему и сердцем, и карманом. Тогда не проходило ни одного дня, в который бы этот ловелас не притащил от старухи бриллиантов или денег к зеленому столу и не поставил бы всего этого к ногам карточных дам.
