Елена Кочемировская - 50 знаменитых больных
Он понимал войну как битву между агрессорами и мирными нациями, между либеральной демократией и варварством, между гражданами и преступниками, между добром и злом. Рузвельт исключал возможность заключения мирных договоров с «силами зла», зная при этом, что США должны вступить в войну. За два дня до Перл-Харбора он закончил традиционную радиобеседу у камина фразой: «Мы выиграем войну, и мы выиграем мир».
В то же время Рузвельт вынужден был учитывать общественное мнение и делать вид, будто верит в то, что помощь, оказываемая США своим союзникам, убережет страну от войны. Разрыв между собственным пониманием Рузвельтом внешней политики и общественным мнением становился все более заметным и достиг критической величины. И тут японцы совершили воздушный налет на Перл-Харбор, а Гитлер объявил войну США. Страна вступила в войну.
Противоречие между убеждениями Рузвельта и его действиями породило миф о том, что он якобы знал заранее о нападении японцев на тихоокеанский флот США, но сознательно не предпринял никаких мер. Правда это или нет — неизвестно, но факт налицо — налет на Перл-Харбор облегчил Рузвельту решение внешнеполитических задач.
Когда США вступили в войну, перед 61-летним Рузвельтом встали новые проблемы. Переход на военную экономику, функции главнокомандующего, переговоры с союзниками, «дипломатия конференций», открытие второго фронта, раздел послевоенных сфер влияния — вся эта физическая и психологическая нагрузка настолько подточила силы президента, что к 1944 г. его немощь была очевидна каждому.
Рузвельт вынужден был решать стоящие перед ним задачи, постоянно оправдываясь общественным мнением, которое, не дав ему свободу действий в войне, оставило за собой право постоянной критики. Кроме того, Рузвельт должен был постоянно помнить о Конгрессе и о выборах 1944 г. В этом отношении американский президент был значительно менее мобилен, чем Уинстон Черчилль, не говоря уж о Сталине и Гитлере.
Рузвельт был неумолим и безжалостен во всем, что касалось интересов американского народа, — он должен был выиграть войну с максимально возможным применением техники и минимальными человеческими потерями. Он нуждался в Советском Союзе (политику Рузвельта в отношении СССР часто критиковали после 1945 г.). Точнее, не столько в Союзе как в государстве, сколько в русских солдатах — подсчитано, что на каждого американца, погибшего в той войне, приходится 15 жизней немецких и 53 — советских солдат. Уже в 1942 году Рузвельт знал, «что русская армия убьет больше врагов и уничтожит больше военной техники», чем армии всех государств-участников Лиги Наций.
Из этого вытекал неизбежный вывод, что влияние Советского Союза после совместной победы будет несравнимо выше, чем в 1939 году. Никто не сможет помешать тому, что после победы СССР станет мощной евроазиатской державой, а мировая политика будет зависеть от сотрудничества с Советским Союзом. От этой логики власти нельзя было уйти, Рузвельт с Черчиллем видели это очень ясно.
Однако Рузвельт верил, что достичь сотрудничества СССР с Атлантическим альянсом можно на американских условиях. Рузвельт уже готовился заправлять послевоенным мировым порядком. В его воображении стирались старые границы и проводились новые. Германия разделялась на малые государства, словно единая страна была порождением Гитлера. Восточная Пруссия отходила к Польше, Прибалтика оставлялась Сталину, благо СССР занимал важное место в планах послевоенного переустройства мира. Но главным порождением рузвельтовского геополитического мышления стала Валлония — никогда в истории не существовавшее государство, которое должно было стать буфером между Германией и Францией. Большая часть Валлонии формировалась за счет Франции (неудивительно, что французы до сих пор недолюбливают США).
Контроль за послевоенным миром отводился, по Рузвельту, четырем всемирным «полицейским» — США, СССР, Великобритании и Китаю. На демократию во вверенных полицейскому присмотру государствах особых надежд не возлагалось: средством наказания агрессоров становились ядерные бомбардировки. Хиросима и Нагасаки случились уже при Трумэне, но подготовлены они были Рузвельтом.
Еще три важнейших события, завершивших становление нового мира, произошли уже после смерти Рузвельта: создание НАТО; реализация плана Маршалла; Суэцкий кризис.
Сам Рузвельт не дожил до начала переустройства послевоенного мира три недели. Он планировал новый мир и был вынужден покинуть его, даже не увидев. Источники не дают ответа на вопрос, продолжал ли Рузвельт в последние месяцы жизни верить в общность целей союзников. Объективная реальность такова: после смерти Рузвельта 12 апреля 1945 года, наступившей от кровоизлияния в мозг, рухнуло все, что он начал строить, — от политического сотрудничества с Советским Союзом до нового мира, скроенного по лекалам США.
РУССО ЖАН-ЖАК
(род. в 1712 г. - ум. в 1778 г.)
«Кто, не побывав ни разу в больнице для умалишенных, пожелал бы составить себе верное представление о душевных муках, испытываемых липеманьяком17, тому следует только прочесть сочинения Руссо, в особенности последние из них» — так начинает свой рассказ о философе Чезаре Ломброзо в классическом труде «Гениальность и помешательство». И действительно, знакомясь с трудами и в особенности с биографией Руссо, иногда трудно отделаться от мысли: «А здоров ли он?»
Жан-Жак Руссо, великий мыслитель и философ, родился в Женеве. Отец будущего философа, Исаак Руссо, был часовых дел мастером, а в мире ремесленников Женевы это считалось одной из наиболее квалифицированных и высокооплачиваемых профессий; семья могла жить на его заработки скромно, но безбедно. Мать Руссо, урожденная Сюзанна Бернар, внучка женевского пастора, умерла через несколько дней после рождения Жан-Жака.
Отец вначале был очень привязан к ребенку. Человек, по-видимому, незаурядный, способный, начитанный, с широким кругом интересов, он был убежденным республиканцем и с ранних лет воспитывал в сыне дух стоицизма и патриотизма, чувство гордости Швейцарией, в которой им посчастливилось родиться и жить. Но республиканские добродетели странным образом сочетались у Руссо-старшего со склонностью к приключениям, из-за которой воспитание сына легло на родню: сначала на тетку Сюзон, а затем на дядю Бернара.
В 1722 г., когда Жан-Жаку исполнилось 10 лет, у отца возник конфликт с неким капитаном Готье, принявший весьма острый характер. Руссо-старшему грозило тюремное заключение, и он счел за благо оставить Женеву. Позже Исаак женился повторно. В общем, дороги отца и сына расходились все дальше.
