Александр ХАРЬКОВСКИЙ - ЧЕЛОВЕК, УВИДЕВШИЙ МИР
Для того чтобы подчеркнуть различное эстетическое отношение к человеку, рисунку, одежде, японцы пользуются четырьмя словами, которые едва ли имеют точный перевод на русский язык. Об офицере в форме и при всех орденах, о молодой щеголихе, отправляющейся на бал, можно сказать, что они "хадэ". Слово это не подчеркивает отношения говорящего – ни уважительного, ни презрительного. Так говорят о новом экстравагантном танце или ярком девичьем кимоно. Развязные туристы кажутся японцам весьма "хадэ". Но этим же словом определяют и циркачей, выступающих на базарной площади.
Об актере театра, да еще одетом в кимоно, нельзя сказать "хадэ", только "ики". Так же говорят об утонченных городских гейшах. Быть может, "ики" значит "шикарно"? Отнюдь нет. "Ики" – это нечто традиционно красивое, тогда как понятие "шик" зависит от моды. Поэтому даже со вкусом одетая европейская женщина не может быть "ики" – ее модная одежда будет казаться смешной уже через 20 – 30 лет, в то время как красота кимоно, в котором щеголяют гейши, непреходяща.
С годами и мужчины, и женщины носят более "осенние" кимоно. Их цвет обозначается словом "дзими". Правда, каждое новое поколение стариков носит менее яркую одежду, чем носили их однолетки раньше. Но так как молодежь одевается все более "хадэ", то оба эти слова – "хадэ" и "дзими" – являются антонимами.
…Профессор еще долго знакомил меня с японской эстетикой, но я признался, что понял совсем немного. Он улыбнулся и ответил: для такого "младенца", как я, это действительно сложно, но мне пора уже повзрослеть и пойти в школу.
Эту приятную новость Накамура припас напоследок: министерство просвещения разрешило принять меня в Токийскую школу слепых – правда, "студентом на особом положении" (интересно, что это значит?). Я поблагодарил Накамура-сэнсэй за его хлопоты и сделал это так усердно, что у меня до сих пор болит от поклонов спина".
(2) Кун – "дорогой, любимый" (яп.).
(3) Каймей – традиционный обряд перемены имени. Новый член семьи, например, зять или приемный сын, может взять себе другое имя.
(4) Сэнсэй – букв. "учитель" – в Японии уважительное обращение к образованному человеку.
"Дом света"
Осенью 1914 года Ерошенко стал вольнослушателем Токийской школы слепых. Как "студент на особом положении" он получил для занятий отдельную комнату, для него специально пригласили преподавателя массажа, а курс японской литературы читал ему профессор, говоривший по-русски.
Ерошенко был несколько смущен таким исключительным вниманием, которое к нему проявляли, и не знал, чем это вызвано. Видимо, здесь не обошлось без влияния академика Накамура. Как бы то ни было, благодарный студент с головой окунулся в учебу; ему, как вольнослушателю, представлялся выбор, и он решил изучать четыре предмета – психологию, медицину, музыку, японский язык и литературу.
Говорят, учиться никогда не поздно, но в 1914 году Василий Ерошенко был уже великовозрастным студентом – ему минуло двадцать четыре года, он закончил школу слепых в Москве, занимался в колледже под Лондоном. Что же привлекло его в японскую школу? Ответ содержится уже в самом вопросе – школа эта была японской: отсюда для Ерошенко открывались дороги на Восток, где он собирался прожить не один год.
В Токийской школе слепых помимо японского языка Ерошенко осваивал иглоукалывание и массаж, кроме того овладевал искусством игры на кото и сямисэне.
Музыка открывала слепому душу народа: слушая ее, он как бы впитывал культуру Японии. Ерошенко быстро овладел мелодией японского стиха; он выучил около двухсот пьес, из века в век исполняемых на кото и сямисэне.
В одной из своих статей Ерошенко сравнивал положение слепых музыкантов на Западе и на Востоке. Где-нибудь в Европе, писал он, незрячий исполнитель всегда уступает зрячему, ведь он вынужден заучивать наизусть то, что другой читает с листа. На Востоке же они оказываются в равных условиях: для игры на кото и сямисэне не надо знать нот. Ну а там, где дело касается памяти, зрячему состязаться со слепым тяжело. Вот почему лучшими знатоками и авторитетами в японской классической музыке, как в старые времена, так и в наши дни, всегда были слепые музыканты. Многие из них занимали высокие посты при дворах сёгунов и императоров.
Высшая школа для слепого недоступна. Правда, в законе нет параграфа, который запрещал бы ему учиться в университете, но ведь для этого нужно раньше закончить среднюю школу, а туда в соответствии с законом может поступить лишь человек с нормальным зрением. Таким образом, слепой в Японии, как некогда и в России, оказался отстраненным от высшей школы…
Ерошенко не собирался становиться ни массажистом, ни музыкантом. Вероятнее всего, его интересовала дорога в высшую школу. Тяга к знаниям у него была так велика, что даже десять лет спустя, несмотря на возраст, он слушал лекции в Геттингене и Сорбонне.
Однако в то время, о котором идет речь, Ерошенко волновала не только учеба. Токийская школа была для него прежде всего окном в Японию. И все же он страдал от одиночества. Специальный педагог, отдельная комната для занятий – все это, наверное, хорошо для того, кто решил посвятить себя только науке. У Ерошенко же были иные цели: его интересовала страна, люди, которые в ней жили, а здесь его мир ограничивался школой и общежитием. К тому же со студентами поначалу у него сложились довольно странные отношения. Молча приходили они послушать его гитару, так же молча слушали его неправильную японскую речь.
Сказывалась ли в этом сдержанность японцев по отношению к иностранцу, или он и впрямь еще плохо владел языком, и его не понимали? Этого Ерощенко не знал. Но он чувствовал, что между ним и студентами существует барьер – языковый, психологический и какой-то еще.
От одиночества Ерошенко искал спасение либо в международном клубе эсперантистов, либо в кафе "Ма-цуисита", где они собирались. Кроме японцев – профессора Накамура, переводчика Оно Вадзиро, поэта Ито Таканоске, философа Курио Семи – туда приходило обычно немало иностранцев. За столом слышались шутки и смех, то там, то здесь вспыхивали споры: допоздна звучала гитара Ерошенко.
Это был гостеприимный остров в пугающем, чужом океане людей, какой представлялась в то время Василию Ерошенко Япония.
В школе слепых у Ерошенко был товарищ – простой деревенский парень Тории Токудзиро. Как-то Ерошенко привел его в кафе "Мацуисита". Позднее с помощью Тории он организовал в школе кружок эсперанто. Обучал слепых с голоса, разыгрывал с Тории сценки, пел песни, которые Тории переводил на родной язык. Таким образом, обе стороны изучали языки: Ерошенко – японский, японцы – эсперанто.
