Виктор Митрошенков - Антон Губенко
Машина остановилась на границе стоянки звена; приоткрыв дверцу, из нее, наклонившись, вышел начальник политотдела бригады полковой комиссар Котов.
Губенко доложил об итогах полетов, о завершенном рабочем дне.
Котов сердечно потряс руку Губенко, поздоровался с летчиками, извинился, покидая их, подошел к Антону:
— Гостя я вам привез, Антон Алексеевич, принимайте. От самого Алексея Максимовича Горького.
Дверца машины вновь отворилась, из нее, ступая с зыбкого пола машины, выпорхнул большеголовый человек в очках.
— Цитович, — сдержанно представился он.
— Губенко, Антон, — сухим кашлем зашелся командир отряда, виновато посмотрел на болезненно-усталое лицо комиссара.
— Надо ему создать условия, — назидательно сказал Котов, — повозить на самолете, домой пригласить, с Анной Дмитриевной познакомить. Хорошо, Антоша?
— Есть, товарищ комиссар! — Антон окостенело смотрел в недоуменные прищуренные глаза Котова.
— А-а! — комиссар засмеялся жидким прокуренным голосом, потерявшим четкость, возрастную грань. — Писатель это. Писать ему поручено. Хорошо написать, так, товарищ Цитович?
Цитович обременительно улыбнулся, двинул узкие плечи вверх.
— В моей эскадрилье есть летчики получше Губенко, — прозвучал грубый голос Курдубова. — Виноват. Командир эскадрильи майор Курдубов...
Котов всосал в рот губы, пожевал, помял и выплюнул их синими, натянутыми, как кожа барабана.
— Товарищ Цитович, можете работать. Товарищу Горькому скажите, что советские пилоты... одним словом, не подкачают. — Голос Котова обрел силу, был звонок, как верхние регистры старого инструмента. — Капитан Губенко, выполняйте распоряжение. Вам, товарищ командир, — обратился Котов к Курдубову, — надлежит прибыть ко мне через четверть часа.
Котов обвел взглядом замерших в оцепенении летчиков, покровительственно улыбнулся, и, не подав никому руки, сел в машину и уехал.
Курдубов не был сломлен беседой полкового комиссара Котова, своей вины не признал. В годовой аттестации на Губенко он писал:
«...По характеру болезненно впечатлителен и самолюбив, поэтому повторяются случаи невыдержанности и нетактичности по отношению к командованию эскадрильи, заносчивости перед товарищами по работе. В полетах проявляет воздушное хулиганство, что по случайности не стало тяжелым происшествием, нуждается в постоянном контроле...»
Командир авиационной бригады майор Константин Викуленко прочитал аттестацию и внизу, где положено производить запись выводов старшего начальника, написал: «С оценкой командира эскадрильи согласиться нельзя. Тов. Губенко сильно восприимчив и впечатлителен. Требует по отношению к себе более гибкого и умелого подхода в руководстве, но это не всегда учитывает комэск».
Отношения с Курдубовым осложнялись каждый день. Отряду Губенко были занижены оценки сдачи зачетов. Некоторые летчики неожиданно получили взыскания, а сам капитан Губенко предупреждение.
Проанализировав положение в отряде, Антон написал командиру эскадрильи рапорт о причинах, мешающих отряду вновь стать передовым. Рапорт Губенко вызвал новую волну неприязни со стороны Курдубова.
Антон направил письмо комдиву Бергольцу. Он писал:
«Прочел аттестацию за период 1936 года и прошу ее пересмотреть. Написанная пристрастно, под впечатлением поданного мною рапорта о недостатках во взаимоотношениях и тормозе в работе отряда командиром части и личной неприязни ко мне...»
Антон вручил это письмо лично комдиву и просил вызвать для объяснения.
В феврале комдив Бергольц, подведя итоги социалистического соревнования на лучший отряд, определил первое место отряду Антона Губенко. В марте комиссар и начальник политотдела бригады возбудили ходатайство о награждении летчиков и техников орденами...
В мае 1936 года постановлением ЦИК СССР за выдающиеся успехи по овладению боевой авиационной техникой и умелое руководство боевой и политической подготовкой личного состава Антон Алексеевич Губенко был награжден орденом Ленина.
Постановление было передано по радио. Техник самолета, услышав это сообщение, подбежал к старту знаками показал Губенко: «Не взлетать».
— Поздравляю вас, командир, с награждением!..
Губенко наклонился к борту, выслушал молча, проявив величайшую выдержку. Махнул рукой — дескать, не задерживай вылет — и пошел на взлет.
Через полчаса о награждении Губенко знал весь аэродром. В воздухе, безграничной лазурной дали, Антон выдержку свою все-таки потерял и пилотировал в этот день, пожалуй, больше, чем в самые озорные дни в начале своей летной карьеры. Он выписывал самолетом по небу весьма замысловатые фигуры, выражая неудержимое чувство радости. Сестра писала Антону:
«Твой орден — это не только твоя, но и моя радость, носи его с честью, оправдай будущей работой. Я знаю — ты настойчив, упрям».
Дом Губенко наполнился шумом, людьми, поздравлениями. Ему слали телеграммы, письма, запросы — тот ли это Губенко? Приезжали, заходили.
Поздравляли отовсюду. Из Качи, родного села, любимого Дальнего Востока — родные, друзья, стойкие единомышленники, безгранично поверившие в летный талант Антона, и те, кто никогда не понимал его мятежной и ищущей души.
Глава четвертая
...Уезжали днем. Предстоял долгий путь до Алма-Аты, а затем, покинув уютные вагоны пассажирского поезда, всем им, «искателям нелегких приключений», предстояло лететь на военных самолетах до первого китайского городка. Путь лежал в город Ханькоу.
На вокзале собралось много народу, и среди быстро движущейся толпы понять, кто уезжает, кто провожает, было делом сложным. Весь перрон будто хитроумным узором плели тихие пары, шумноголосые группы, митинговые толпы. Люди прощались. Напряженно смеялись, подавляя грусть, вздыхали, держались друг за друга, с невыразимой тоской, где-то на самом пределе, преданно, без утайки смотрели в глаза.
В конце перрона, за непробиваемой толщей людей, невидимый грянул оркестр, силясь в единоборстве заглушить висевший в воздухе гомон. И сразу, словно только и требовалось звякнуть литаврам, люди ускоренно и суетливо задвигались, женщины бросились в объятия, непреклонно солидные мужчины в военной форме отступили от входов в вагоны.
Женщины плакали, статные мужчины в диагоналевых костюмах деланно улыбались; весеннее солнце шпарило на всю мартовскую мощь, золотило окна вагонов, заливало людей ярким, слепящим светом, крыши домов делало мокрыми, а тротуары неровными, изрезанными витиеватыми дорожками юрких ручьев.
