Павел Катаев - Доктор велел мадеру пить...
Чтобы не забыть!
Вот одна из смешных историй, связанная с Петербургом, которую отец, не большой любитель анекдотов, мне как-то рассказал.
Великий химик Дмитрий Дмитриевич Менделеев как-то ехал по Петербургу на извозчике.
Дорогу им преградила колонна кандальных.
Извозчик остановился, обернулся к Менделееву и сказал, кивнув на арестантов:
- Химиков повели!
И вот поздней осенью пятьдесят пятого года мы с отцом сели в "Красную стрелу" и на следующее утро, темное как ночь, оказались в Ленинграде на перроне Московского вокзала.
Даже сейчас, спустя тысячу лет, я отчетливо во всех подробностях помню то впечатление, которое произвели на меня Невский проспект, Казанский и Исаакиевский соборы, Зимний дворец - удивительные сооружения, еще более таинственные от того, что, оказывается, они существуют в действительности, а не только на рисунках и фотографиях и что к ним можно приблизиться, подняться по ступеням и даже коснуться их каменных тел.
Отмечу еще одну странность Ленинграда, очень меня удивившую - густую сеть троллейбусных проводов над улицами и перекрестками, от чего казалось, что ты пойман и что уже никогда тебе отсюда не выбраться.
Впрочем, спастись было довольно легко - не смотреть вверх.
В Исаакиевский собор отец повел меня, семнадцатилетнего малютку, смотреть на маятник Фуко.
Изнутри Собор был еще больше, чем снаружи.
Он был полутемный, безлюдный (кроме нас двоих там, казалось, никого не было) и холодно роскошный. Один мраморный безграничный пол чего стоил. Конечно же никаких религиозных мыслей не возникало, хотя в соборном сумраке холодно и неодобрительно поблескивали оклады икон.
Да и откуда было взяться религиозным мыслям, если наш поход в Исаакиевский собор был учебной экскурсией, дополняющей школьный урок по физике, а не посещение Божьего храма.
Думаю, отец "мной прикрывался" - ему самому смертельно хотелось в очередной раз убедиться в непреложности закона физики, который наглядно мог продемонстрировать своим "качанием" маятник Фуко, свисающий из под самого купола, теряющегося во мгле, к центру мраморного пола с выложенной темным мрамором окружностью.
Это все, что сохранилось в моей памяти о внутренностях Исаакиевского собора.
Мы с отцом поднялись по наружным лестницам на смотровую площадку к самому куполу. Мне этого совсем не хотелось делать и ужасно сердило папино мальчишеское желание все видеть и все знать.
Что же касается меня, то я получил тогда, сам того не осознавая, бесценное знание о своем отце, его душевной энергии и неистребимой жаждой узнать что-то еще об окружающем его мире.
Мы остановились в "Астории", неподалеку от Исаакиевского собора, в той самой гостинице, где любил останавливаться отец во время своих частых поездок в Ленинград еще до войны, в те прекрасные времена, когда все были молоды, талантливы и знамениты.
И, добавлю от себя теперешнего, почти все еще были живы и здоровы.
Отец вспоминал своих друзей и попутчиков во время таких "набегов", представителей шумной московской богемы в чинную, "приличную" (как говорил отец) северную столицу. Тихие ленинградцы приходили в гости к своим московским друзьям в гостиницу Астория, где те занимали лучшие номера, и попадали с головой в круговерть веселого кутежа.
Мы поселились в одном из "тех" номеров, состоящих из двух комнат - спальни с двумя кроватями и гостиной с овальным столом, парой кресел и диваном. Все было чинно, скромно, ничто не давало даже намека на проходившие здесь пиры и веселья.
Надо сказать. что у меня с собой был фотоаппарат со вспышкой - подарок на мое семнадцатилетие, и я, как будущий газетчик, студент-первокурсник факультета журналистики московского университета, щелкал все подряд.
В частности, я сделал несколько снимков в кафе Норд на Невском проспекте, в мужском туалете нашей гостиницы сфотографировал выложенный изразцами пол со знаменитым мозаичным жуком, внутренность Исаакиевского собор, еще что-то.
Несколько кадров - теперь-то я точно знаю сколько их было! - я уделил нашему ленинградскому гостю, который пришел в гостиницу к отцу и с которым они тихо беседовали, устроившись на диване.
Сейчас уже не помню - продолжал ли тогда отец курить, или бросил. "Теоретически" он тогда еще курил - через год он бросит курить, как, впрочем, и пить, потому что с ним случится "удар".
Замечу, что в данном случае используется не медицинский термин и не называется врачебный диагноз.
Меня в то время в Москве не было, я был на Алтае, на целине, куда удрал от неминуемого отчисления из университета за неуспеваемость.
О происшествии я знаю со слов моей сестры.
Они втроем - мама, папа и Женя обедали в нашей столовой в Лаврушинском переулке и вдруг, рассказывает сестра, она подняла глаза от тарелки и не увидела папы. А ведь он только мгновение назад сидел за столом.
Суп в папиной тарелке дымился, а самого папы не было.
Он лежал на полу с закрытыми глазами, бездыханный, как мертвый.
Врачи скорой помощи привели его в чувство...
Будучи человеком здоровым, отец о многих медицинских понятиях имел превратные представления. Например, о диете. В пятидесятые годы, когда после "удара" врачи заговорили о необходимости строжайшей диеты, отец со всей убежденностью приступил к выполнению этого требования.
Диета так диета!
По утрам он заедал два сваренных в мешочек диетических яйца куском свежего белого хлеба, густо намазанного сливочным маслом, за обедом выпивал чашку наваристого бульона, на второе бифштекс или какую-нибудь дорогую рыбу пожирней. А если и икра была - то и она шла в ход.
Уж он то на собственном опыте знал, что поможет ускорить выздоровление. В связи с ранениями на фронтах еще первой мировой войны отец оказывался в госпиталях, где поднимали на ноги молодых парней, говоря сегодняшним языком, именно таким образом.
При ближайшем посещении врача отец похвастался своим усердием в лечении, и тут наконец все стало на свои места. Доктор шипящим шепотом объяснил ему, что продукты, которые он в таком количестве употребляют, окончательно расшатают здоровье, закупорят сосуды и в скором времени сведут в могилу.
Ему было довольно строго сказано, что если он хочет продолжать жить и писать, необходимо бросить курить, пить, отказаться от жаренного и жирного - то есть "сесть" на настоящую диету и в корне изменить вредные привычки.
А так как отец хотел продолжать жить и писать, он серьезно воспринял предписание врачей.
